Московщина. Арье Вудка
столами и скамьями, пристально заглядывает в рот «подозрительным» личностям. Не так-то просто есть, когда на тебя в упор уставилась пара ненавидящих глаз. Люди задевают друг друга локтями от тесноты. Жить тут можно, только инстинктивно стараясь не замечать эти давящие «мелочи». А они наползают на тебя со всех сторон, не хотят дать передохнуть.
После ужина – мертвое время. Зеки снуют по лагерю, как неприкаянные. И время есть, и использовать его всерьез (спать завалиться или над книгой поработать) невозможно: не успеешь сосредоточиться, войти во вкус, как раздается удар в рельс: поотрядно строиться на проверку. Сплошное расстройство. Время специально разбито так, чтобы и после работы не оставалось большого монолитного куска: сначала в рабочей зоне ждешь съема, потом жди построения на ужин, и вот теперь – проверка (апель). Кто замешкался в библиотеке, не услышит рельс – опоздает, неприятности, да и зеки тоже не похвалят за затягивание апеля. Полицаи от скуки выстраиваются заранее. Когда по звону собираются остальные, они уже шипят: мы, мол, стоим, вас дожидаемся. Один, маленький полицай-заморыш, причитает сдавленным верещащим голосом садиста:
– Вот бы мне бы их в науку отдали, я бы их научил, так научил…
Другие посмеиваются, а он серьезно, со злобой.
Менты, не торопясь, начинают считать нас, сбиваются, путаются, переругиваются с зеками. Наконец, отпускают: «разойдись!» Всеобщий вздох облегчения, топот ног в разные стороны.
Я спрашиваю у кого-то из молодых, что это зачитывали во время проверки: из-за шума и удаленности ничего не слышал. Оказывается, недавно была голодовка протеста в связи с введением нового правила: ходить строем в столовую. Ничего не добились, но нескольких ребят посадили в БУР и вот теперь отправляют во Владимир, о чем торжественно сообщают остальным.
Группа молодежи, человек десять, собирается за баней, чтобы «интервьюировать» нас. Кто-то уже заварил в закопченном бачке кофе (откуда здесь?), кто-то принес в стеклянной банке дешевые кисловатые конфеты-«подушечки» (дешевле не бывает, по рублю за килограмм). От таких конфет даже в малом количестве людей мучит изжога.
Из бачка, прикрытого прожженной рукавицей для сохранения тепла, время от времени доливают напиток в алюминиевую кружку, которая ходит по кругу. Мы все расселись, разлеглись на траве и по очереди отпиваем по два глотка, передавая кружку дальше. Таков зековский обычай. Пьем и беседуем. В вечернем воздухе, в мягких, косых лучах заходящего солнца приятно среди наступающей прохлады прихлебывать горячий кофе, аромат которого сливается с запахом травы. С одной стороны, – стена бани, с другой, – запретка. Недалеко, там, где забор образует прямой угол, – вышка с солдатом.
Нас расспрашивают о подробностях дела, спорят по идейным вопросам.
– Демократия? Права нации? – пренебрежительно фыркает Евгений Вагин.
– Вы сионисты?
– Да.
– А как насчет протоколов?
– Каких протоколов?
– Сионских