Мир по дороге. Мария Семёнова
и Волкодав, не сговариваясь, уставились один на другого, и на сей раз венн увидел в глазах халисунца что-то вроде вызова. Стало быть, речь шла не о том, чтобы унаследовать виноградник, десяток овец и огород величиной со столешницу. Айсуран молилась Богине о защитнике и опоре для дочери, чья жизнь проходила в вечных потёмках. Такая проверка, способная отпугнуть корыстного или робкого человека, благородную душу лишь подстегнёт, даруя желание оказаться достойным. И сын пекаря Даари был готов к спору.
Волкодав на вызов не ответил. Он стоял с таким деревянным лицом, словно этот разговор не имел к нему ни малейшего отношения.
Когда отец Итилет отвёл от него взгляд, венн воспринял явное разочарование Кинапа не совсем безразлично, только всё это уже не имело значения, потому что его намерение в отношении негаданных попутчиков было исполнено. Он проводил их хотя и не в деревню, но, во всяком случае, к её жителям. Среди виноградарей им уж точно не грозила никакая беда. А значит, Волкодав был свободен. Он мог хоть прямо сейчас потихоньку уйти в сторону от вереницы вьючных быков. Немного обождать за скалой… и без дальнейших задержек махнуть на прежнюю дорогу, с которой увела Айсуран. Туда, где в Дымной Долине гремят вспененные потоки и живут люди, способные направить меня дальше…
Пока Айсуран с Кинапом не решили, что их слепой дочери нужнее его свирепая сила, а не кроткое благочестие халисунца.
И пусть думают про него всё, что им угодно.
Когда слева открылась расселина, выглядевшая вполне проходимой, Волкодав придержал шаг. А потом, подгадав, чтобы в его сторону никто не смотрел, – шагнул за большой расколотый валун и покинул дорогу.
Сперва он шёл, перепрыгивая с берега на берег маленького ручейка. Скоро расселина превратилась в теснину. Пришлось лезть, то цепляясь за камни, то враспор, елозя спиной по вылизанной паводками скале. Лезть пришлось долго. К тому времени, когда, подтягиваясь и перебирая руками, венн одолел последний нависший уступ, выбрался на самый верх и сел передохнуть среди облетающих берёзок раза в два ниже тех, что росли у дороги, голоса и пение горцев сделались почти не слышны. Сборщики винограда ушли своей дорогой, прочь из его жизни.
Вот и ладно.
Волкодав огляделся. Стало ясно, что с направлением он не прогадал. Перевалить ближний хребет, вовсе не выглядевший неприступным. Потом, если повезёт, ещё вон тот и…
Он снова был один, и ему это нравилось. Это было правильно и хорошо. Так тому и следовало быть.
Нелетучий Мыш топтался у него на плече, нюхал воздух и беспокойно чирикал.
Волкодав посидел ещё немного, представляя себе, как уже нынешним вечером устроит ночлег за тем дальним хребтом. И никакая путешествующая жрица больше не будет изводить его насмешками и почему-то называть малышом. И горянка в серебряных украшениях не будет превозносить свою единственную дочь. И сын пекаря с лицом отстиранного в щёлоке[3] мономатанца не будет шевелить губами, улыбаясь встающей над горами луне…
Человеку