Иллюзия смерти. Франк Тилье
то, что касается важных сведений о миссии, – модифицируется.
Вытаращив глаза, Оппенгеймер следит за мной со своего наблюдательного поста и вертит на пальце обручальное кольцо:
– Это безумие. Как давно ты об этом знаешь?
– Давно. Я не мог сказать вам об этом. В НАСА в конце концов узнали бы благодаря опросникам. Кто-нибудь непременно проговорился бы, даже невольно.
Немец покидает свой пост и выходит на середину комнаты:
– А почему ты сейчас заговорил?
В мертвой тишине я размахиваю шарфом:
– Это давняя история. Только что я получил фотографию жены в этом шарфе вокруг шеи. Она утверждает, что сделала эту фотографию недавно. Она искала разные предлоги, чтобы не делать снимок, о котором я ее просил, ссылаясь на то, что не помнит точного места нашей первой встречи. Я думаю, это не она. Вероятно, у НАСА подготовлены ответы на все наши вопросы, изучена вся наша жизнь – моя и моей жены, но этого ответа у них не было. Это означает, что – не знаю, сколько уже дней, – я обращаюсь к незнакомцу, который пытается сойти за нее.
От моих собственных слов у меня стынет кровь. Если обман столь чудовищен, как я предполагаю, это также означает, что незнакомец так или иначе в курсе нашего кода и использует его. Что у меня больше нет способа отличить правду от лжи. В этот момент меня как громом поражают слова Шерона: Жизнь всего лишь иллюзия.
Кларисса Смит отрывается от микроскопа и встает со стула:
– У меня тоже было такое ощущение. Я гораздо реже общаюсь со своей матерью, чем ты со своей… женой; она редко посылала мне фотографии, но – не знаю, это трудно объяснить… В некоторых ответах она использовала несвойственные ей слова или выражения. Так было не всегда, это началось – точно не вспомню – после первого заполнения резервуара. Примерно на семидесятый день… И тогда я подумала: «Как странно…»
– И у меня то же самое, – говорит Уотсон. – Мой жених… Его ответы становились все более странными – во всяком случае, не похожими на него.
Джонсон стискивает зубы, но ничего не говорит. Взгляды коллег побуждают меня продолжать делать выводы. Я смотрю на Пэтиссон, в горле у меня встает ком. Мне так хочется рассказать ей о матери, но в последний момент я сдерживаюсь. Может, она и правда умерла. Может, мерзавец на том конце электронной связи с самого начала мне врет. А у меня нет никакой возможности проверить.
Оппенгеймер тычет пальцем в иллюминатор:
– Нас дурят уже сто сорок дней. Льюис врет, как дышит. Делайте что хотите, а я дождусь этих парней с водой, влезу в их грузовик и свалю отсюда. Я с этим заканчиваю и возвращаюсь к жене и сынишке. Все, я сваливаю. Надоела вся эта фигня. А они могут не сомневаться: я устрою шумиху вокруг всего, что здесь происходит.
Никто не возбухает, все как-то серьезно переглядываются, и мне кажется, все согласны с нашим немецким коллегой: слишком далеко зашли эти ребята из НАСА со своим враньем и надувательством. Оппенгеймер срывает датчики и поворачивается к окну. Пэтиссон выступает вперед:
– Кто