Немного ночи (сборник). Андрей Юрич
сказал я, и подумал: «Жалко, что маленькая».
– Жалко, что маленькая, – сказал Дима, по-прежнему глядя мне в лицо.
– Да, – снова сказал я и ничего не подумал, а даже почувствовал какое-то облегчение, потому что мне уже не нужно было считать себя одиноким извращенцем.
Мы оба посмотрели на Катю. Она с очень серьезным лицом отрабатывала стойку пум-соги´ – на мой взгляд, самую изящную в тхэквондо. Она была одета в добок и светло-зеленую спортивную курточку поверх. И тоже была босиком. Она раз за разом расслаблялась, поставив ноги на ширину плеч и опустив руки, а потом, на выдох, подтягивала одну ногу к другой, ставя ее на носок, чуть приседала и ставила руки в ладонный блок сонкаль-маки´, оказываясь таким образом в положении, которое на русский переводится как «стойка тигра».
– Достанется же кому-то… – высказался я о наболевшем.
– Не тебе, не бойся. – серьезно сказал Дима, потом, видимо, оценил свои шансы и добавил, по прежнему твердо, – И не мне.
Я молчанием предложил ему продолжить рассуждения.
– Какому-нибудь авторитету или новому русскому. – продолжил Дима, – В любом случае, человеку с деньгами.
Я молча и уныло согласился.
– Но, ты знаешь, – неожиданно снова заговорил Дима, – Я ведь за нее любому уроду голову оторву. Пусть хоть одна мразь ее тронет…
Я обнаружил, что Дима снова озвучивает мои мысли.
– Да, – сказал я, – Я тоже.
– Видишь, Валюха, девчонка маленькая. Многие могут чего-нибудь попытаться… Так что смотри за ней. Если что – мне говори. Я любому зубы в глотку вобью.
Таким образом мы заключили странный союз по защите маленькой девочки, на которую оба смотрели совсем не как на маленькую девочку. Впрочем, союз этот так и не оправдал своего существования. У Кати и самой была тяжелая рука. И четыре года спустя мне довелось выслушать рассказ семнадцатилетнего прыщавого мальчишки, которого Катя чуть не свалила с ног ударом в челюсть.
Довольно быстро я пришел к выводу, что записывать лекции – совершенно бессмысленное занятие. Если преподаватель рассказывает что-то действительно интересное, то лучше слушать его и не отвлекаться на записи. А если, что бывает чаще, из его уст льется бесконечным мутным потоком сводящая скулы нудятина, то ее не стоит даже слушать, а не то что записывать.
Эта моя манера раздражала многих преподавателей и, что самое странное, многих студентов. Преподаватели сначала косились на меня. Потом спрашивали, почему я не записываю. Потом удивлялись: «Как так – слушаете? И все запоминаете?» Правда, на экзаменах никто из них не вспоминал, что я всего лишь слушал.
Зато иногда ко мне оборачивались мои одногруппники и возмущенно или удивленно требовали объяснить, почему я позволяю себе смотреть в окно, когда они так усердно трудятся. Я ничего не объяснял. Хотя, понимаю – их раздражало, что человек, трудящийся меньше их, на экзамене имеет примерно такой же результат. Они почему-то считали это несправедливым.
Так