Счастье на бис. Юлия Волкодав
ень неуверенно перешагнул, на ногах он тогда держался не слишком хорошо. Сейчас лучше. Это тоже уступка, теперь уже со стороны костлявой. Тогда Сашка его вырвала, выцарапала. Не столько знанием – уж знаний у столичных эскулапов было поболее. Скорее характером. Упертостью своей. Сжала зубы, прорычала «не отдам». И не отдала. На сколько раундов еще ее хватит?
Сашка прислушивается, не доносится ли из дома знакомый голос. Самый знакомый на свете. Всеволод Алексеевич утверждает, что с возрастом голос становится ниже. Как-то взялся на примерах ей доказывать, разбирать, в какой тесситуре пел в молодости, в какой под конец.
– Разница в половину октавы! – Он размашисто подчеркивал что-то в нотах, в которых Сашка все равно ничего не понимала. – Видишь?
– Вижу, – кивала она.
Но не слышу. Молодой Туманов ее вообще мало волновал. Для нее голос оставался тем же самым. Пусть поет в любой тесситуре. Пусть ворчит на телевизор и изгаляющихся в нем политиков. Пусть доказывает, что ему хочется. Только бы не хрипел, сдавленный астматическим кашлем.
Двери, выходя на крыльцо, Сашка не закрыла. Ни в его комнату, ни во двор. Чтобы услышать, если понадобится. Она тщательно следит, чтобы телефон всегда был при нем, включенный, заряженный, с ярким экраном и быстрым набором ее номера. Но он все равно чаще зовет, чем звонит. Ему так привычнее. А она привыкла слышать его из любой комнаты. Но двери все равно старается не закрывать, если позволяет погода. Сегодня позволяет. Первый по-настоящему весенний день, хотя на календаре середина апреля. Если тепло продержится хотя бы неделю, зазеленеют деревья, покажется первая трава. И Всеволод Алексеевич, бродя по их огромному участку, будет восторженно звать ее тем самым голосом.
– Саша, иди сюда. Посмотри, яблонька зацвела!
И ей придется, бросив на плите кастрюлю, спешить на его зов любоваться яблонькой. Сашке сад даром не нужен. Когда они переехали, выяснилось, что сад безбожно запущен, многие деревья давно одичали. А у него оказался дар – что ни посадит, что ни привьет, все приживается. И нравится ему в земле возиться. Сил только маловато, Сашка как увидит, что он ведро с удобрениями тащит или саженец очередной с нее ростом, так сердце кровью обливается. И не скажешь же ничего, не заберешь. Обидеть его она боится не меньше, чем потерять.
– Только не преврати его в комнатную собачку, – сказала ей Тоня еще тогда, в самом начале, когда сам Всеволод Алексеевич не расставался с кислородной маской и по этой причине был не слишком разговорчив. – Он тебе не простит.
– Думаю, что он мне и не позволит, – хмыкнула Сашка.
Это в первые месяцы он был практически беззащитен. Задыхающийся, слабый, с постоянно скачущим сахаром, зависимый от нее как ребенок. Но чем лучше ему становилось, тем чаще просыпался тот самый, настоящий Туманов, перед которым грозная доктор Тамарина восхищенно замирала, как влюбленная четырнадцатилетняя дурочка из Мытищ. Они искали друг к другу подход долго. Благо спешить обоим было некуда. И роли до сих пор четко не распределились. Рассеянного, часто хворающего дедушку сменял гордый и самолюбивый артист, привыкший быть центром всеобщего притяжения. А Сашка то становилась мамкой и нянькой, нежной, заботливой, умеющей успокоить, когда ему приснится очередной кошмар или астма опять о себе напомнит. То вот так, поддернув грубые армейские штаны, сидела на крыльце и курила, выпуская кольца дыма навстречу ярко-звездному небу.
Если сегодня среди ночи проснется, а он часто просыпается, надо обязательно рассказать ему, что в воздухе пахнет весной. Он очень ждет весну, как все старики.
Сашка присыпает окурок землей и возвращается в дом, осторожно ступая по скрипучим половицам. Дом у них маленький, но уютный. Впрочем, раньше она не оценивала жилье с этой точки зрения. Раньше ей было все равно. Дом и дом, крыша над головой. А теперь убирает, намывает чуть ли не каждый день. Просто водой, все моющие средства с запахами способны вызвать приступ, так что находятся под строжайшим запретом. Пусть лучше в доме пахнет едой, свежим хлебом. Хлеб каждый день печет хлебопечка. Сашка точно знает, что в нем не будет никакой дряни, которую ему нельзя. А он по утрам идет на запах, улыбаясь до ушей. И счастлив, что его ждут за уже накрытым столом, с салфеточками, тарелочками, горячим завтраком. Именно его ждут, именно для него накрывали. И уже не так важно, что меню строго ограничено списком низкоуглеводных продуктов. Сашка очень старается из них сотворить что-то вкусное, каждый день разное. Но его диабет непредсказуем, и часто скачки сахара связаны не с тем, что он съел, а с тем, о чем думал. Можно сидеть на голой гречке и получить шокирующую цифру на глюкометре, потому что недосмотрела, недолюбила, не заговорила, не отвлекла и он загнал себя в водоворот воспоминаний. Поэтому Сашка неестественно много для себя улыбается. Для него улыбаться не сложно. И говорит с ним постоянно. И сейчас, прежде чем лечь спать, идет к нему.
Спальни у них разные, через стенку. Но это чистая условность, у него она проводит времени гораздо больше, чем у себя. Если проснется ночью и позовет, до утра уже от себя не отпустит. В его спальне, помимо кровати, стоит диван, на котором Сашка часто досыпает остаток ночи. Давно пора бы переехать на него окончательно.