Моя судьба. История Любви. Мирей Матье
моей сестры, Беатрисы: она обладает хорошим вкусом и делает красивые рождественские венки из остролиста. Но в конторке дедули все осталось на месте – так, как было при нем. Не выбросили ни одной накладной, ни одного счета, ни одного наброска, сделанного его рукою, ни одной конторской книги. Кажется, что дверь распахнется, он войдет и усядется за свои бумаги, бормоча по-провансальски:
– Dòn téms que Marto fielavo, pagavo tintin! Vau mai teni que d'espera! (В доброе старое время платили наличными! Лучше синица в руках, чем журавль в небе!)
Дедуля был совсем не таким, как наш отец, лишь глаза у них были одного цвета – голубые, почти фиалковые. Хотя и южанин, дед отличался спокойным нравом (и такое бывает!). Он трудился, не жалея сил, не отдыхал даже по воскресеньям. Человек, высекавший ангелов, говорил, что не верит в бога, и был членом коммунистической партии. При всем том он не возражал, когда мои родители решили венчаться в церкви. В отличие от папы, с нами, детьми, он был не слишком ласков. Дедушка не любил, когда попусту тратят время; если бы меня воспитывал он, я бы так и не научилась играть в кегли…
До поры до времени все у нас шло на лад, но в тот год зима выдалась необычайно суровая. Бабуля это заранее предсказала, глядя на луковицы: кожица у них была очень плотная. Холод настойчиво проникал в дом изо всех щелей. И болезнь тоже постучалась к нам в дверь. У мамы снова начали кровоточить ноги.
– Милые мои перепелочки, – говорила она Матите и мне, – придется вам заменить меня… Взять на себя заботу о доме…
Это было непросто, мы были еще так малы. Хотя мне уже исполнилось шесть с половиной лет, я не слишком-то подросла. Чтобы поставить на огонь таз с водой для мытья посуды, мне приходилось влезать на скамеечку… А он был тяжелый, такой тяжелый. Большие кастрюли я поднять была не в силах и мыла их холодной водой. А вода в колонке была ледяная. Зима стояла такая суровая, что на улицу избегали выходить. Мы чувствовали себя совсем одинокими. Бабуля тогда жила не с нами, а в деревне (по дороге в Морьер) со своим новым мужем; его звали Батист, и он мне очень нравился, он был круглый как колобок и, в отличие от нашего деда, очень веселый.
– Спасибо тебе, бабуля, – сказала я с детской наивностью, – за то, что ты подарила мне еще одного деда!
В ответ она меня пылко обняла… Но хуже всего было то, что теперь она гораздо реже бывала с нами. Тетя Ирен также жила у себя и растила моего маленького кузена Жан-Пьера; у нее были свои трудности: она разошлась с Дезире, своим мужем-железнодорожником…
Холод безжалостно проникал в дом. Посреди нижней комнаты стояла печь, но у нас, наверху, зуб на зуб не попадал. Папа изо всех сил старался нас согреть. Он клал на печь кирпичи, а когда они раскалялись, относил их к нам в постель; когда мы раздевались перед сном, он поджигал в миске спирт, но тепла хватало на две минуты. Когда Кристиана начала кашлять, я сразу поняла, что и нам этого не миновать.