Отчёт №17—3. Александр Кожинов
как он, краснея, объяснял: «если бы кто-нибудь вдруг вошёл, то заметил бы, что Сардар Серафимович примерный!» И правда, все считали его абсолютно примерным, правда несколько рассеянным. От этого у него почти не бывало гостей. Разве что Елена Юрьевна забежит показания счётчика снять. Иногда Инесса заходила, но её он не любил. Они то с мужем включат музыку на всю квартиру, то придут жаловаться на потоп. В общем-то он их избегал.
Больше всего он не любил детей, да и вообще всех, кому не было двадцати пяти лет. Возраст полноправия достигался именно в двадцать пять лет, из-за чего шли постоянные напряжённые споры. Отягощалось это тем, что детям ему приходилось преподавать. Преподаватель всегда крадучись плёлся в лекционный зал, стремясь подслушать разговоры студентов. Они его видели издалека, из-за чего притихали. Он им никогда не верил и вечно ждал издёвки. Студенты его слушали мало. Что бы он не читал студентам, будь то «Русская литература XIX века» или же «Американский модернизм», он после недолгой преамбулы всегда переходил к Пришвину – это их раздражало. Обычно подобное происходило так:
– Здравствуйте, уважаемые студенты! Сегодня речь пойдёт об одном из, пожалуй, самых ярких американских классиков – Эрнесте Хемингуэе! Хемингуэй в каждом своем произведении стремился отразить жизнь человека во всей его полноте, отрефлексировать сущность человеческого бытия. Похожей практикой, конечно же, занимался Михаил Михайлович Пришвин, не менее известный русский прозаик….
А дальше он всю лекцию рассказывал о Пришвине. Студентов это возмущало, но одна из студенток всех уверила, что ничего страшного в этом нет, ведь Пришвин куда важнее. Деканат был почти всегда закрыт или же студентам приятно отвечали: «Да? Да быть такого не может! Ну ладно, разберёмся. Спасибо». Но никто ничего не предпринимал. Все успокаивались, и к выпуску студенты уже смирялись с особенностями лектора. Ему же было совершенно безразлично, он даже не всегда замечал, что рассказывает снова о Пришвине.
По вечерам профессор готовился, учил наизусть все свои материалы, а на утро всё снова возвращалось на круги своя. Студенты привыкли и обычно занимались своими делами на его занятиях. В университете все за глаза его называли «Пришвинистом», коллеги тихо подсмеивались. Между преподавателями и студентами всегда была договоренность – если они чего-то не успевали выполнить, это можно было сделать во время пар пришвиниста. Он всегда замечал, что студенты его не слушают, но не хотел ничего предпринимать. Ему было достаточно просто рассказывать, а кому – не так уж и важно.
Этим вечером на полке он увидел и свою известную монографию. Он её часто читал и наслаждался собственными изречениями. Как правило, за чаем он хитренько улыбался и приступал к чтению вслух:
«Пришвин — чрезвычайно трудный писатель. Наравне с такими писателями как Бажов, Гайдар, Мамин-Сибиряк данный писатель относится к числу