Прочь из города. Денис Ганин
в полном своём составе собралась на кухне за завтраком. На завтрак Лена приготовила овсяную кашу. Все, кроме Паши, с удовольствием опустошали свои тарелки. Маленький же Ропотов капризничал. Он не любил овсянку, как, впрочем, и любую другую кашу, и периодически устраивал бунты против неё. Лена обычно жёстко их подавляла с помощью одной лишь угрозы поставить мальчика в угол и лишить сладкого до самого ужина. Как правило, эти угрозы не сразу, но действовали.
В свои пять Паша, познав уже и угол, и отцовский ремень, со всей серьёзностью относился к родительским угрозам, равно как и к существованию Деда Мороза и Зубной феи. Поэтому, попыхтев немного, поканючив, он и в этот раз снова взялся за ложку и, бурча что-то под нос, нехотя отправил её содержимое себе в рот, не преминув при этом скорчить рожицу несчастного ребёнка.
– Сейчас получишь подзатыльник – будешь ещё тут рожи строить, – строго заметила ему Лена.
Паша молча мусолил во рту кашу, понурив взгляд и стараясь не смотреть в строгие мамины глаза. А в папины – особенно.
– Я всё! – тут радостно воскликнул Саша, показывая маме пустую тарелку.
– Вот Саша – молодец! – убивая сразу двух зайцев, произнесла Лена не столько в поощрение старшему, сколько в назидание младшему сыну.
Паша, правильно поняв намёк, стал чаще работать ложкой, но при этом и громче сопеть носом.
– Иди, сынок, поставь тарелку в мойку и принимайся за книжку.
– Опять книжку? – заныл Саша, – А можно я с Пашей в конструктор ещё поиграю, когда он поест?
– Так! Слышал, что мама тебе сказала? – вмешался отец. – Ну-ка живо пошёл в свою комнату и сел там читать. Сейчас приду, проверю.
Саша, дабы не давать повод отцу для дальнейших действий, которые могли обернуться для него неприятностями, предпочел раствориться в полумраке коридора. Паша, не доев примерно треть от первоначального объема так нелюбимой им и уже успевшей хорошенько остыть каши, которая теперь превратилась в вязкую клейкообразную неприглядного вида массу, оттопырил нижнюю губу и принялся опять за то, что у него получалось лучше всего, – канючить:
– Ну, мама, можно я не буду её доедать? – при этих словах Паша мастерски стал изображать из себя состояние, близкое к смерти в результате удушья от острого химического отравления. Остатки недоеденной, но отлично пережеванной овсянки стали спускаться с его по-прежнему оттопыренной губы, а глаза заблестели капельками вымученных слёз. – Ну, пожалуйста, мам!
– В угол опять захотел?.. Так! Съешь ещё две ложки и дуй отсюда, – не выдержала Лена, сдавая свои первоначальные позиции и внося в завтрак элементы торга.
– Одну ложку! – резко изменившись в лице, с видом дельца понизил мамину ставку Паша.
– Я тебе сейчас дам одну ложку! И ложкой ещё по лбу в придачу. Ну-ка ешь быстро, пока я не передумала. Две ложки!
Паша перестал жевать, перевел глаза с каши на край стола и начал всхлипывать. Не видя никакой реакции родителей, он стал всхлипывать громче.