Снег к добру. Галина Щербакова
их же понять можно. Ты ж посмотри, сколько народу в магазинах. И все периферия. Ее же где-то положить спать надо!
– Пускай спят у меня. Я буду рада. Ведь может же быть, Поля, так, что у человека нет другого таланта, как только бездомным постель стелить?
– Это у тебя-то нет таланта? Ты такая у нас умная!
– Кто это распространяет про меня нелепые слухи?
– Ой, Мариша, ты меня пугаешь!
– Учись у своей младшей дочери никогда ничего не бояться.
– Слава богу, ей не было еще в ее жизни чего бояться… в сорок девятом году рожденная.
– А я?
– Вы с Сеней слабые, Войну пережили детками…
– Сенька меня осуждает?
– Та за что?
– Это ж его любимая тема… Ложные престижные ценности… Москву наводнили бездарности, обладающие пробивной силой. Интеллигенция потеряла свои устои. Он у нас злой, наш Семен.
– Да ты что, Мариша… Он добрый. И тебя он любит. И знаешь, как будет рад, если ты тут счастье свое найдешь.
– Найду, найду, Поля! У меня тут все получается. Наверное, я из тех, у кого она есть, эта самая пробивная сила…
– И чего на себя человек наговаривает!
– Полечка! Я же себя хвалю. Пробивная сила – это прекрасно. Нынче люди-танки в моде. Прутся такие на широких гусеницах, земля трещит.
– Во все времена, Мариша, такие были… Вот мой
бывший свекор… Рабочих с поверхности снимал, чтоб
дом ему выложили. И стоит себе, смотрит на них, как чурка с глазами. Не стыдно! |
– Поля! В порядке бреда. Осталась бы ты со своим Василием, ездила б сейчас в машине. Была бы жена ответственного.
Полина ничего не ответила. Пошла к раковине мыть посуду.
– Молчишь? – Мариша прижалась к ее спине.
–Ты права, Поля. Человеку только человек нужен. И музеями, театрами да теплым сортиром его не заменишь. И даже машиной. А наш папка лучше всех. И ты тоже.
– Ну вот и похвалились,– сказала Полина, ставя в сушилку кофейную чашечку.– Ты скажи, что тебе сделать? Хочешь, накручу домашних котлет? Я у тебя видела и перчик, и чесночок… А лук я теперь в фарш пережариваю, гораздо лучше получается, котлеты нежнее.
«Шестидесятник» Вовочка, ныне редактор газет! Владимир Царев, сел в машину, по обыкновению не поздоровавшись с шофером. Узкий восточный глаз
Умара полоснул по нему из смотрового зеркальца. Царев про себя улыбнулся. Не любит его Умар, все время сравнивает с предшественником («Во хозяин! Во хозяин! Золото – не человек! Алмаз!»). Сравнивает и распаляется от сравнения. Царев знал кратчайшее расстояние к сердцу Умара и, в сущности, мог его преодолеть. В любой момент мог, но не хотел. Отношение к шоферу было звеном в строго продуманной цепи его отношений к людям вообще, и измени он одно, придется менять другое и третье. А зачем? То, как он относится к людям, выверено, продумано, из теории перешло в практику, никогда пока не подводило, так что не дождется Умар, чтоб Царев сел не сзади, а рядом и. первым делом спросил, как здоровье казанской столетней Умаровой бабушки. И предшественника Царева, надо полагать, бабушка не волновала. Но тот играл в демократа. Это