Театральная сказка. Игорь Малышев
опаганда насилия, садизм, беспамятство, эксплуатация детского труда, нищета, война). Перед пороками (или правильнее будет назвать их демонами?) стоят двое отлитых из золотистого металла детей с завязанными глазами.
Причиной появления пикетов стало то, что накануне двое неизвестных попытались среди ночи отпилить аккумуляторными болгарками голову центральной фигуре скульптурной композиции – самой высокой и единственной, стоящей на возвышении, – равнодушию. По задумке скульптора Михаила Шемякина этот порок является отцом и матерью всех остальных пороков, поскольку они существуют исключительно благодаря ему.
Злоумышленники не успели закончить своё варварское дело, их спугнула охрана. Порок сохранил голову на плечах, а неизвестные, перемахнув через ограду сквера, скрылись в путанице строек, которыми всегда богата наша столица.
И вот теперь пикетчики стояли, кто дальше, а кто ближе к скульптурам, и держали в руках листки с надписями «Нет вандализму!», «Найти и наказать варваров!», «Не позволим резать по живому!», «Защитим московские памятники!» и так далее и тому подобное.
Подъехала команда Общественного Московского Телевидения. Достали камеры, подключили микрофоны.
– Скажите, почему вы пришли сюда? – спросила девушка-корреспондент с покрасневшим от мороза носиком.
– Потому что мы неравнодушные люди, – ответил мужчина с седой бородкой-эспаньолкой. – Мы пришли защитить Москву от отморозков, которым безразлична культура. Я не знаю, что им не нравится конкретно – этот памятник или, может, они питают персональную ненависть к Шемякину, но в любом случае это очень опасный симптом. Если подобные вещи не пресекать, мы скатимся в полную дикость…
– Так мы до состояния пещерных людей дойдём! – поддержала его широколицая красногубая женщина. – Безобразие! Мы требуем от полиции защитить нашу столицу от дикарей.
– И ещё, – добавил мужчина с эспаньолкой, указывая пальцем в камеру. – Мы собираемся дежурить здесь круглосуточно, и никаких актов вандализма здесь больше не произойдёт, это мы гарантируем. А что касается преступников… Они будут наказаны в самое ближайшее время, и я знаю это совершенно точно. Больше мне нечего вам сказать.
Пролог 2
– Идея!
– Хвастайся.
Ветка – темноволосая, подвижная одиннадцатилетняя девочка, похожая на зверька, вроде горностая или ласки, хлопнула в ладоши и горячо зашептала:
– Почему мы до сих пор не попытались открыть…
– Дверь, которая ведёт на сцену! – перебил её Мыш, худощавый подросток с длинной чёлкой, ровесник Ветки.
– Именно! – сверкнула глазами девочка. – Служебную.
Мыш спрыгнул с подоконника и отправился в комнату, где стоял сундук, заполненный ключами самых разных форм и размеров.
Вдвоём они загрузили четыре тяжеленные сумки, спотыкаясь, принесли их к закрытой двери, ведущей за кулисы.
Главный вход в зрительный зал Альберт, режиссёр, после каждого спектакля аккуратно закрывал изнутри доской, вставляя её во вбитые в косяки скобы. Единственной дверью туда, которая открывалась снаружи, была вот эта, что вела на сцену. Небольшая, но мощная, крепко сбитая, со вспузырившейся многослойной краской, она монолитом отделяла коридор от сцены и тёмного зала.
Один за другим Мыш принялся перебирать ключи, пробуя провернуть их в широком сквозном отверстии древнего сувальдного[1] замка. Мальчик хмурился и вздыхал, стоя коленками на жёстком вытертом паркете.
Влево от двери уходил коридор, на стенах которого висели портреты актёров – детей и взрослых, игравших когда-то в Театре Юного Зрителя. Одни портреты были большими, словно оконные рамы, другие чуть крупнее почтовой открытки. Справа от Мыша располагалась стена, заклеенная вырезками из театральных газет, за его спиной уходили вверх и в полумрак десяток ступеней, укрытых полысевшей ковровой дорожкой.
В коридоре под потолком, то разгораясь, то ослабевая, светили лампочки. Электричество в театре вело себя непредсказуемо. Лампочки то и дело вспыхивали, заливая пространство ярким, почти обжигающим глаза светом, но по большей части трудились вполнакала. Ветка сидела рядом с Мышом и сонно следила за его манипуляциями.
– Боюсь, это надолго, – сказала она, зевая.
Девочка принесла из гримёрки груду реквизитной одежды, улеглась.
– Жёстко на голом полу сидеть, – пояснила она.
Мыш положил под коленки ветхий зипун[2] и вернулся к замочной скважине. Глухо и глубоко, словно бы из-под воды, донеслись три удара из часовой комнаты.
– Три часа ночи, – вздохнув, сказал Мыш. – Разгар «собачьей вахты».
Рядом сопела и видела первый сон Ветка. Пальцы её чуть вздрагивали, глаза двигались под веками. Мыш укрыл её шкурой непонятного зверя.
Из широкой щели под дверью потянуло сыростью, какая бывает в лесу после дождя или возле большой воды.
Мыш принюхался, повернулся к Ветке, намереваясь
Сувальдный замок – замок, секретная часть которого представляет собой набор пластин (сувальд) с фигурными вырезами, которые при открытии замка подталкиваются выступами на бородке ключа.
Зипун (полукафтан) – верхняя одежда у крестьян. Представляет собой кафтан без воротника, изготовленный из грубого самодельного сукна ярких цветов со швами, отделанными контрастными шнурами.