Великая актриса. Роман о Саре Бернар. К. У. Гортнер
повторением фразы: «Огромная серая крыса сгрызла три крупных зерна ржи».
Во время следующего своего визита к нам Дюма аплодировал мне:
– Да, именно так. Superbe[12]. Только не понижайте голос в конце фразы. Выдерживайте темп. Усиливайте эмоцию и дышите. У вас серебристый голос. Используйте его. Пусть он передает чувства, это привлечет зрителей. Никогда не подражайте. Ищите свою героиню в себе, ma petite etoile.
Мне нравилось, что он называл меня своей звездочкой. Дюма заменил отца, которого я так часто рисовала себе в мечтах. Перед уходом, а он никогда не принимал участия в дальнейших увеселениях, Дюма всегда оставлял немного денег со словами: «Девочке на платья». Жюли убегала в свою спальню – Розина бросалась за ней – и орала там, а сестра молила ее успокоиться.
– Неблагодарная! – вопила мать, и я вместе с сестрами, которые испуганно таращили глазенки, слышала ее сквозь дверь. – Она твердила, что не будет работать на спине, поэтому взялась за дело глазами. Этот мерзкий Дюма обхаживает ее как влюбленный бык. «Для девочки. Для моей маленькой звездочки». Это невыносимо! Все еще девственница, и уже мешает мне.
Напряжение между нами нарастало. Жюли считала, что своими возмутительными амбициями я соблазняю ее поклонников. Наутро в день прослушивания я была комком нервов, направив все свои мысли и чувства на достижение цели, в жертву которой принесла все, даже завтрак.
Стать актрисой – это значило гораздо больше, чем иметь успех на сцене. Затмить всех своим мастерством не было главным, хотя я об этом мечтала. Настоятельная необходимость вырваться из-под власти матери, избавиться от ее неодобрения и едких пророчеств, что я закончу жизнь на дне общества среди всяких подонков, как тысячи других инженю до меня, вкупе с периодическими жалобными призывами внять голосу разума, потому как месье Беренц, торговец, пока еще не утратил желания взять меня в жены, – все это превратило мою жизнь в ад. Даже пресловутое социальное дно казалось мне более предпочтительным, чем общество матери.
Тем не менее Жюли потратила часть оставленных Дюма денег на новое платье для меня. Когда Розина распаковала его и вынула из коробки, я застонала в отчаянии:
– Черное. Я буду похожа на вдову.
– Это настоящий лионский шелк. Его прислал месье Беренц. Посмотри. – Тетя приложила его ко мне; я стояла перед стареньким зеркалом, висевшим над моим бюро. – Оно подчеркивает удивительный цвет твоих глаз.
Да уж, подумала я, цвет глаз и отсутствие фигуры. Примерив платье и взглянув на себя в зеркало, я поняла, что дела обстоят еще хуже. Я выглядела не вдовой, а инвалидом. На шестнадцатом году жизни у меня появился некий намек на груди, но портниха не приняла этого во внимание, так же как, очевидно, не учла и прочие мерки, которые сообщила ей моя мать. Думаю, она намеренно послала устаревшие, чтобы я испытала неловкость. Подол платья болтался выше моих болезненно худых лодыжек, из-под него высовывались длинные белые панталоны. Лиф стягивал меня, как корсет (этого приспособления я никогда не носила, потому что была худой); ворот в рюшах
Превосходно