Молодые львы. Ирвин Шоу
для которых Новый год означал лишь увеличение числа грабежей, изнасилований и дорожных происшествий, пытались изобразить веселье, стоя на перекрестках, но глаза их, когда им приходилось останавливать транспорт, чтобы пропустить праздношатающихся, оставались холодными и циничными.
Люди, напоминавшие неудержимый поток лавы, месили ногами грязь, забрасывали друг друга конфетти, выдыхали миллионы микробов, дули в рожки, чтобы показать всему миру, какие они счастливые и бесстрашные, громкими криками приветствовали Новый год, но веселья их хватало только на одну ночь. Они приехали в Америку из английских туманов, с зеленых ирландских пастбищ, с песчаных холмов Сирии и Ирака, из гетто России и Польши, над которыми нависала тень погромов, с виноградников Италии, с богатого сельдью побережья Норвегии, со всех островов, городов, континентов, которые только значились на карте Земли. Эти люди приезжали на Манхэттен из Бруклина и Бронкса, из восточного Сент-Луиса и Тексарканы, из городков с такими названиями, как Бимиджи, Джеффри и Спирит. Выглядели они так, словно не бывали на солнце и никогда не высыпались, словно одежду, в которой они ходили, покупали для себя совсем другие люди, словно их бросили в холодную асфальтовую клетку и они были чужими на этом празднике жизни, словно в глубине души знали, что зима продлится до скончания веков и, несмотря на рожки, смех и ритуальный променад, 1938 год будет хуже, чем предыдущий.
Карманники, проститутки, шулеры, сутенеры, мошенники, таксисты, бармены и владельцы отелей зарабатывали в эту ночь приличные деньги, как и театральные продюсеры, оптовые торговцы шампанским, нищие и швейцары ночных клубов. Тут и там слышался звон бьющегося стекла: бутылки из-под виски вылетали из окон номеров отелей в узкие проулки, обеспечивающие доступ света и воздуха и вид на стену противоположного дома тем, кто решил снять двухдолларовый номер (в новогоднюю ночь, ночь радостного прощания с годом старым, такой номер стоил уже пять баксов). Из приоткрытых окон, желтых, ярко освещенных, доносился мелодичный смех женщин, какой можно услышать только за полночь, это визитная карточка субботнего или праздничного вечера.
Позже, когда до первого январского утра останется совсем ничего, толпа, разделившись на маленькие ручейки, хлынет в затхлый воздух подземки, и люди, рассевшись по грохочущим вагонам, обдавая друг друга запахом гардений, чеснока, лука, пота, сапожного крема и дешевых духов, разъедутся по своим домам. Но пока все они фланировали по сверкающим неоном улицам, дули в рожки, размахивали трещотками, свистели – короче, праздновали без устали и без остановки, потому что, даже если не находилось более веских причин, приход нового года означал, что они по крайней мере пережили год прошедший и на своих ногах вступали в следующий за ним.
Майкл Уайтэкр пробирался сквозь толпу. Он чувствовал, как механическая лицемерная улыбка появлялась у него на губах всякий раз, когда кто-то задевал его плечом или он натыкался на кого-то. Майкл опаздывал, ему не удалось