Пиранья. Жизнь длиннее смерти. Александр Бушков
коридоре Мазуру попался Вундеркинд, и оба, охваченные одинаковым неловким колебанием, сухо раскланялись. Ни о какой неприязни и речь не шла, просто никак не удавалось выстроить какие-то неофициальные отношения, выходившие за рамки служебного общения. Впрочем, у Вундеркинда так обстояло абсолютно со всеми – не зря иные за спиной кликали его не Вундеркиндом, а Роботом, иногда с добавлением краткого непристойного прилагательного. У него словно бы не было обычных человеческих слабостей: от приглашения посидеть за бутылочкой уклонялся, в попытках наладить интимные связи с доступным женским персоналом замечен не был, даже в кинозал не ходил. Никаких точек соприкосновения, мать его…
Выйдя из своего привилегированного закуточка, Мазур спустился этажом ниже, на второй, после недолгого колебания направился к двери комнаты-казармы, где квартировали все восемь его подчиненных. Распахнул ее, понятное дело, не постучав, как в казармах и положено.
Не те у него подобрались орелики, чтобы застать их врасплох. Для постороннего глаза все выглядело благолепно и уставу нимало не противоречило: орлы сидели по четверо на кровати, лицами друг к другу, и Куманек лениво пощипывал струны гитары, а Викинг с живейшим интересом читал толстенный том избранных произведений товарища Л. И. Брежнева. Никто, конечно, не стал вскакивать и вытягиваться в струнку, но на Мазура преданно уставились восемь пар глаз, выражавших полное понимание субординации и готовность немедленно воспрянуть по зову боевой трубы ради отпора любым проискам империализма. Все обстояло согласно другому артикулу петровского устава: «Надлежит каждому своего начальника должным образом почитать, и от подчиненного своего возыметь оное почтение».
С этим все было в порядке. Однако Мазур мог бы ручаться, что за секунду до его появления в потаенное местечко волшебным образом вмиг улетучилась пара бутылочек того же итальянского вермута, а заодно испарились и стаканизаторы, коих несомненно имелось по одному на присутствующего.
В конце концов, ребята имели право чуточку расслабиться – как и он только что. Главное – соблюсти меру и внешние приличия. Посему Мазур, старый служака, не стал особенно принюхиваться и присматриваться, он лишь благодушно проворчал:
– Ну-ну, музицируйте… Айвазовские.
И вышел. Спустился на первый этаж, где возле стола дежурного (вернее говоря, часового, отличавшегося от обычного тем, что дежурный имел право сидеть и курить) нетерпеливо топтался майор Ганим, в шортах цвета хаки и рубашке британского образца, украшенной на богатырской груди одной-единственной медалькой, да и то не боевой, а учрежденной месяц назад в честь двухлетнего юбилея славной народной революции. К великому горю майора, ему пока что не выпало случая отличиться на бранном поле (мелкие перестрелки с диверсантами на северной границе в счет не шли ввиду своей незначительности).
Он вытянулся стойким оловянным солдатиком, браво отдал честь и отбарабанил обычно ему несвойственным официальнейшим тоном:
– Товарищ