Сто лет в России. Саша Кругосветов
смерти. Со временем, когда Надежды Даниловны не стало, у Гали появилась собственная дочь. Ее назвали Надей. В честь бабушки. Надежда Даниловна всегда была для Гали настоящей бабушкой, а Люся – настоящей мамой. С Галей, а потом и с Галиной дочкой Люся была очень близка. Такая близость не всегда бывает даже у родных матерей, дочерей и внуков.
Для меня воспоминания о няне и ее дочери всегда оставались очень важными и дорогими. Если я кому-нибудь рассказывал о любимой нянюшке, я говорил о ней как об очень простом человеке, наделенном от природы не только добротой, но и проницательностью, а также особой житейской мудростью. С Галей, ее приемной внучкой, мы были дружны всю жизнь. А с Вовой мне довелось встретиться лет десять назад. Он, уже немолодой человек, ушел на пенсию из органов. Вспоминали Надежду Даниловну, Люсю. Я опять тупо повторял свои сакраментальные фразы о мудрости простой русской женщины… Какой такой простой? – вставил он. – Она Смолянкой была. Выпускницей Смольного института благородных девиц. Куда принимали только девушек из дворянских семей. Из очень непростой семьи была. Как это неграмотной? Пять языков знала. И муж у нее был очень крупным обкомовским работником. Вот это да! Я был потрясен. Вот тебе и простая. Малограмотная. А я-то, тупица. Как же люди того времен умели молчать! Умели вжиться в новую шкуру, врасти в новую кожу. Прожить не свою, чужую жизнь. И ни разу не проговориться. Не выказать себя ни словом, ни намеком. И мои родители тоже рисковали и молчали. Одно утешает: мы все искренне любили друг друга: мои родители, няня, ее дочь и я, самый младший из них. И так ли уж я был неправ? Прав был. И доброта. И проницательность. И житейская мудрость. Это выносят не из Смольного института. Из сердца своего. Из такой непростой, такой тяжелой жизни, доставшейся каждому человеку, где бы он ни жил на необъятных просторах нашей Родины. Из полей и лесов нашей среднерусской природы. Иной человек, как говаривала моя нянюшка, найдет это под каждым кустиком – и доброту, и проницательность, и житейскую мудрость. Так же, как и Отца нашего небесного.
Послевоенная романтика
У Самуила в войну – работа, работа, работа. День за днем, сутки за сутками. В госпитале – раненые, бинты, перевязки, операции. Больных кормить надо. Организовал подсобное хозяйство. Были яйца, курочки, зелень, овощи. Были бахчевые. Слушали сводки с фронта. Лечили и выписывали раненых. Война шла на убыль. Мальчишки незаметно выросли. Антонина почувствовала, что ее Семочка на сторону стал поглядывать. Решила «укрепить» семью. В последний год войны, в свои сорок два, Семочке – уже под пятьдесят, родила последыша, сына Сашу. Родители немолодые, Саша слабенький получился. Словно Цинциннат Набокова, он родился и жил в иных, нездешних мирах. В наш мир он протиснулся совсем небольшой своей частью. Потому и был фантастически худым, почти прозрачным. На солнце он не раздевался, чтобы не увидели, что он немного просвечивает. Зато и способности его тоже были нездешними. Помнил наизусть выдержки из сотен прочитанных