Пармские фиалки. Посвящается Жану Марэ. Ричард Брук
Верней ревниво сощурил глаза и зашипел как дикий кот. – Ты… выясняешь… значит, всегда!..
– Тсссс… – быстрым движением прижав свои пальцы к губам вспыльчивого юноши, Жан упредил его дальнейшие ревнивые вопросы – Ты же ведь не думаешь, мой дорогой, что заполучил Марэ-девственника?
В подтверждение своего богатого любовного опыта, он дотронулся до напряженного ствола, провел по нему снизу вверх подушечками пальцев, испытывая его чувствительность и отзывчивость… и был вознагражден новым жаждущим стоном:
– Мммммм!.. о, как ты любезен… очень любезен… – даже в такой ситуации, голый, полураспятый на оттоманке, изнывающий от желания, покрытый любовным потом, Эрнест умудрялся сохранять язвительное чувство юмора:
– Прямо как Монте-Кристо или венецианский палач… «Скажите, синьор, я не очень вас обеспокою, если зажму ваши причиндалы в раскаленные клещи?..»
Марэ слегка опешил от такого яркого сравнения и укоризненно покачал головой:
– Что за ужасные у тебя фантазии, мой милый друг? Разве мои пальцы… мои губы напоминают тебе… отвратительное орудие пытки?
– Когда они так далеко… слишком далеко… это еще хуже, чем орудие, это и есть пытка! Да что Тантал42 знает о жажде и голоде, а?.. – Эрнест слегка подался вперед в новом стремлении своевольно коснуться любовника.
Жан рассмеялся и вняв иносказательной мольбе, не стал больше медлить. Его губы оказались там, где мгновение назад путешествовали пальцы, и он с наслаждением провел ими по члену любовника, что наощупь напоминал теплый мрамор, с каплями морской воды у навершия. С жадностью вобрав в рот желанную плоть, задвигался сам, и, плотно обхватив Эрнеста за бедра, удерживал от резких движений навстречу. Собственный член уже полностью налился силой и требовал внимания, но Марэ хотел в первую очередь доставить удовольствие своему мальчику и только потом позволить ему заняться собой.
Для Эрнеста же грань между наслаждением и страданием от невозможности немедленного и полного слияния истончилась до такой степени, что он уже сам не понимал, что происходит, плачет ли он от блаженства или стонет от боли. Его тело больше ему не принадлежало, его душа отделилась и витала где-то под потолком башни, видя двоих любовников – и чувствуя, что эти двое суть одно… вне времени, вне бытия, в ярком белоснежном свете.
– Жанно, Жанно, Жанно!.. – жарко шептал он, дрожа, выгибаясь, умирая и возрождаясь по прихоти владевшего им мужчины, нет – бога, повелевавшего душой и плотью, способного убить… воскресить… и любить… любить… ЛЮБИТЬ.
– Позволь… любить… тебяяяаааа… – выстонал Эрнест в судороге исступленного сладострастия, не сознавая, что кончает – ему казалось, что он умирает, или уже умер и пребывает в первозданной неге, в объятиях высшего существа.
…Все случилось быстро – даже слишком быстро.
Марэ медленно облизал губы, запоминая восхитительный
Тантал – греческий царь, наказанный богами за жадность тем, что стоя по горло в воде не мог сделать ни глотка и не мог дотянуться до спелых плодов, что висели у него над головой.