Зеленые холмы Африки. Проблеск истины. Эрнест Хемингуэй
работать. Я особенно не задумывался, что из этого выйдет. Свою жизнь я больше не воспринимал всерьез, жизни других – да, но не свою. Все стремились к тому, что я мог получить, не добиваясь, при условии упорной работы. Работа – единственное, что мне нужно, она всегда приносит удовлетворение, а жизнь, в конце концов, моя, и я волен проживать ее так, как вздумается. Здесь, в Африке, мне все было по душе. Небо здесь лучше, чем в Италии. Нет, черта с два! Самое красивое небо в Италии, Испании и в Северном Мичигане осенью и над Мексиканским заливом близ Кубы, тоже осенью. Небо здесь не самое лучшее, зато места краше не найдешь.
Все, чего мне сейчас хотелось, – снова вернуться в Африку. Мы еще не уехали отсюда, а я, просыпаясь по ночам, лежал, прислушивался к ночным звукам и уже тосковал по ней.
Глядя в просвет между деревьями на небо и на белые облака, уносимые ветром, я испытывал от любви к этой стране ту радость, какую испытываешь после близости с женщиной, которую любишь по-настоящему, когда, опустошенный, чувствуешь, что желание снова накатывает на тебя, и вот уже накатило, и ты никогда не насытишься, но сейчас это твое, а тебе нужно еще и еще – иметь, быть, жить в этом, обладать вечно, пока вечность неожиданно не обрывается, и время не замирает, иногда надолго, и тогда ты вслушиваешься, не пришло ли оно в движение, но оно не торопится. Однако ты не одинок: ведь если ты любил ее радостно и без трагедий, она будет любить тебя всегда – с кем бы ни была, куда бы ни уехала, тебя она будет любить больше всех. Так что, если ты любил в своей жизни женщину или страну, ты счастливый человек, и умирать тебе не страшно. И сейчас, находясь в Африке, я хотел взять от нее как можно больше – пережить смену времен года и период дождей, когда не надо много путешествовать, испытать для большей реальности разные жизненные неудобства, узнать названия незнакомых деревьев, мелких зверюшек и птиц, изучить язык, жить не торопясь и во все вникая. Всю жизнь я любил страны – страны всегда лучше, чем люди. Я могу испытывать одновременно симпатию только к небольшому числу людей.
Жена спала. Приятно смотреть на нее спящую – она спит спокойно, свернувшись клубком, как зверек, – ничего общего с мертвецки спящим Карлом. Старик тоже спал спокойно, но было видно, что его душе тесно в теле. Оно уже не было ему впору. С возрастом оно изменилось, утратило четкость линий, здесь прибавилось, тут убавилось, но в душе он оставался молодым, стройным, высоким и крепким, как в те дни, когда на равнине близ Вами преследовал львов и мешков под глазами еще не было. Спящим я видел его таким, каким Мама видела всегда. М’Кола и во сне оставался просто пожилым человеком – без собственной истории и загадки. Друпи не спал. Сидя на корточках, он всматривался в даль.
Носильщиков мы увидели издалека. Сначала над высокой травой показались ящики, а уж потом их головы. На какое-то время, спускаясь в овраг, туземцы исчезли, оставив сверкать на солнце только кончик копья, но вскоре опять появились, и я смотрел, как они, гуськом поднимаясь на взгорье, направляются в нашу сторону. Они взяли немного влево, и Друпи помахал им рукой. Когда