Окаянная сила. Далия Трускиновская
чего понаделаешь. Уж и не знаю, давать ли тебе подклад…
– Степанида Никитишна, матушка, век мы с Дуней за тебя Бога молить будем! В поминанье впишем! – горячо пообещала Аленка. – Только помоги!
– Помочь разве?..
Ворожея задумалась.
Аленка смотрела на нее со страхом и надеждой.
– Ладно. Сейчас изготовлю подклад. Наговорю на травку-прикрыш, увяжу в лоскут, и снесешь ты узелок в дом разлучницы, и засунешь ей под перину. Хорошо бы еще перину подпороть и в самую глубь заложить, чтобы никогда не сыскали. И слова скажу, с какими подкладывать. Через три дня придешь – тогда подумаем, что еще сделать можно. Да только сдается мне, девка, что нескоро я теперь тебя увижу… – Степанида пристально поглядела на Аленку, покрутила носом – как если бы от девушки странный дух шел, и повернулась, стала шарить по стенке, где травы висели. Вдруг обернулась: – Только гляди! Остерегайся! Поймают – долго ты мою ворожбу расхлебывать будешь! А коли меня назовешь, – Степанида Рязанка так уставилась на Аленку, что у той перед глазами все поплыло-поехало, – под землей сыщу! Бесовскую пасть на тебя напущу! А бесовскую пасть с тебя никто снимать не захочет – побоятся! И сожгут тебя, аки силу сатанинскую, в срубе!..
Более Аленка ничего не слышала и не видела.
Очнулась она, стоя посреди дороги. Как сюда дошла, зачем здесь оказалась – не вспомнить. Ох, а Дунюшкины чарочки-то где?! Охлопав себя руками, Аленка обнаружила, что сунут ей за пазуху какой-то колючий сверток. Она вытащила его, отвернула край лоскута, понюхала – трава сохлая… Лучины в ней какие-то, с двух концов жженые, тряпочка скомканная, перышко… Спаси и сохрани!
Вспомнив, что это – подклад для Анны Монсовой, Аленка успокоилась. Чарочки, стало быть, у ворожеи остались. А теперь как быть? Неужто в Немецкую слободу бежать среди ночи?
Однако светлело уж небо. И не было у Аленки желания лечь вздремнуть. Уж неизвестно, что над ней проделала Степанида Рязанка, но бодрость духа вновь проснулась в девушке. Что ж, коли надо в Немецкую слободу, – придется днем туда пробираться. В Верх-то возвращаться все равно нельзя. И к Кулачихе соваться, дела не сделав, тоже…
6
Правду говорили светличные мастерицы – в Немецкой слободе с возвращением государя Петра Алексеича от праздников продыху не было. То у генерала Гордона, то у Лефорта, то иная всякая слободская шелупонь повадилась звать государя на крестины.
И что ни ночь – потеха огненная: колеса в небе крутятся, стрелы летают, а иногда и вовсе буквы вспыхивают, страх! Не к добру в Божьем небе такие безобразия устраивать, не к добру… Девки, что работали в слободе по найму, видели все эти еретические небесные знамения из-за реки. Собственно слобода, куда еще при государе Алексее Михалыче всех немцев от греха подале сселили, была по одну сторону Яузы, а Лефортов дворец, где устраивались потехи, – по другую. И немцы ездили туда на лодочках.
Узнала Аленка у девок и про Анну Монсову. Аврашка Лопухин соврал: немка считалась