Русский Париж. Елена Крюкова
всего! Именно столько продавец запросил – нищий клошар, ночует под мостом Неф, икону, должно быть, украл, да разве это ее дело? Она спасла святыню. Бог вознаградит!
Старый художник Козлов глядел, жадно ловил прыжки свежих, юных балерин. Господи, будто в Мариинке сидит! В театре Саввы Меркурьева! Веера, аплодисменты, а на сцене – одни гении, не меньше! Сегодня его друг Шевардин поет. Не подкачай, дружище! Все врут, что у тебя плохо с кровью. Ты не исхудал! Ты еще ого-го как крепок! Волжский грузчик тебе не брат! Еще слона поднимешь, ежели пожелаешь! А голос твой громоподобный еще зал потрясет, поколеблет основы и своды!
А сзади за Кириллом Козловым сидели трое, и троица эта столь славной была, что все в зале на них оглядывались, их искали меж голов и нагих дамских плеч, на них указывали, о них шушукались. Жан-Пьер Картуш, Юкимару и Юмашев. Француз, японец и русский. Три короля Большого Света. Три модельера. Три художника: вытворяли чудеса, законодатели и мастера haute couture. Сидят, отдыхают, любуются спектаклем, хлопают в ладоши. Виктор Юмашев впервые ввел в моду на Западе русский сарафан. Юкимару не только творец блестящего стиля «маленькая гейша», но и создатель изумительных духов: за ними охотятся парижские модницы.
А Картуш? О, Картуш! Картуш вне конкуренции.
За Картушем все несут невидимый горностаевый шлейф!
Картуш – любовник мадам Шапель, так говорят.
Мало ли что говорят; разве все парижские сплетни можно слушать?
– Юки, гляди, как прелестно – женщина в шароварах!
– О да, Жан-Пьер. Одновременно и юбка, и брюки.
– Я бы хотел сделать половецкую коллекцию. Она произведет фурор. В моде Восток.
– Восток всегда в моде, Жан-Пьер.
От Юкимару пахло дорогим парфюмом. Картуш потянул носом, похлопал японца по обшлагу.
– Всегда-то всегда, но я взвинчу эту моду до предела.
– Воля твоя, Жан-Пьер.
Широкоскулое, цвета спелой тыквы, лицо Юкимару бесстрастно улыбалось.
– Ах ты, чертов будда.
Картуш в ответ шлепнул японца ладонью по локтю. Юмашев глядел, хохотал беззвучно.
Скрипачи ударили по струнам, музыка развернулась ярким флагом. На сцену вышел князь Игорь. Голос певца заполнил зал, поднялся выше галерки, выплеснулся через край – на улицу, на волю. Господи, как поет Шевардин! Никому так не спеть!
Хакимов сделал широкий и высокий прыжок. Слепяще-красные шаровары мелькнули в снопе прожекторного света. Вспыхнула самоцветно, радужно рампа. Цветные лучи скрестились. Хакимов упал к ногам хана Кончака, нагло отогнул ему голову руками и впился поцелуем в ханские губы.
Зал засвистел, зааплодировал, возмущенно закричал, дамы зафыркали, захохотали. Великий танцовщик Войцех Хакимов любил не женщин, а мужчин. Что ж, вольному воля; таким он появился на свет, и если Бог допускает рожденье подобных людей, зачем Он тогда спалил Содом и Гоморру?
За троицей знаменитых кутюрье сидела, кусала губы раскосая дама с высокой, как черная башня, прической,