На все цвета радуги (сборник). Евгений Пермяк
было Вова к бабушке. Обиженная бабушка даже глаз не подняла на внука. Сидит старенькая в уголке, чулок вяжет да слезинки утирает.
Наступило самое страшное из самого страшного, какое только бывает на свете: Вова остался один.
Один-одинёшенек!
Про Вову и кошку
Мне уже не раз приходилось вспоминать историю, которая произошла в семье знаменитого сказочника Павла Петровича Бажова, создавшего бессмертную «Малахитовую шкатулку». А теперь мне захотелось написать об этом домашнем происшествии самостоятельно живущий рассказ.
Вот он.
В годы войны у Павла Петровича жил и воспитывался его шестилетний внук Вова. Вова рос пытливым, но довольно озорным мальчиком. За ним, как говорили в доме Бажовых, нужны глаза да глазки, чтобы малец не напроказничал, не натворил самое неожиданное.
Однажды Вове пришло в голову не просто неожиданное, а невероятное. Он опустил вниз головой в трубу горящего самовара кошку.
Кошка с опалёнными усами и обожжённой мордой стремительно метнулась на шкаф. Она невыносимо громко и душераздирающе кричала, другого слова и не подберёшь. Она будто требовала защиты.
Вова перепугался. Он явно не ожидал этого.
Хотя ожоги были не такими уж страшными, всё же Вовка заслуживал хорошей трёпки. Этого я и ждал от Павла Петровича. Он же, будто не заметив случившегося, ничего не сказал. Ни одного слова.
Мне было неудобно вмешиваться и что-то советовать человеку намного старше меня. Тем более неуместно было предлагать наказание.
Наказание пришло на другой день. И какое? Самое неожиданное. Павел Петрович всего-навсего вывесил под потолком лист бумаги, назвав его «стенгазетой». В ней кратко крупными буквами излагалось совершённое злодеяние и называлось имя виновника.
Сначала такому внушению никто не придал значения. И тот же Вова говорил:
– Подумаешь… Дедушка газету вывесил… Кто её читать будет?…
Вскоре же оказалось, что всякий приходящий читал эту «газету». Читал и громко сокрушался: «Неужели такой хороший мальчик до этого дошёл…» И начинались рассуждения, сожаления минут на двадцать. А Вова прятался за шкафом и слушал, что говорят о нём. Я думаю, это было не лёгкое для мальчика слушание.
Вова и я находились в приятельских отношениях. Я любил проказника. И всё же меня настораживал поступок с кошкой. Заметив, что моё отношение несколько изменилось к нему, он однажды подошёл ко мне и сквозь слёзы сказал:
– Я всё понял, но не знаю, что теперь делать… Никто не жалеет меня.
Мальчик так искренне огорчался, так чистосердечно винил себя, что я решил выступить его защитником.
При нём и при всех, кто был дома, я обратился с большой речью к Павлу Петровичу. С такой речью, которая раскрывала бессердечие некоторых детей, не знающих, что такое жестокость. Как настоящий судейский защитник, как адвокат, я приводил самые наглядные примеры. Я обращался даже к кошке, тёршейся у моих ног, настаивая о помиловании обвиняемого, которое он заслуживает не только потому, что раскаялся,