Россия, лихие годы: рейдерский захват. Дмитрий Николаевич Таганов
Терпи, скоро приедут. Что ж твой друг убежал, тебя бросил? Как его звать-то? Знакомая рожа…
Тот не удостоил меня ответом. Медленно тянутся минуты в такой компании, долго менты и врачи добираются в дачную местность. Наконец, зарычали на улице моторы: передвижная группа прибыла на двух машинах. В окно я с интересом наблюдал, как они опасливо, но грамотно проникали на объект. Распахнулась входная дверь и первыми показались два ствола.
Услыхав шум, вышла на лестницу Таня, со школьным рюкзачком за спиной, и сразу испуганно остановилась. Но собираться теперь нам было рано. Начинался муторный час допросов и протоколов.
Аню посадили в плетеное кресло рядом со мной, она отвечала неохотно, невпопад, подолгу молчала – но все это было объяснимо. Всю вину она взяла на себя: никто ее не похищал, свободы не лишал, они просто жили вдвоем на чужой даче. Гуталин только поддакивал. Бандит, перевязанный и бледный, или молчал или ничего не знал или не видал. Словом, если бы не "Макаров" с его отпечатками пальцев и не заведенное дело по розыску пропавшей, то самым виноватым тут оказался бы я, потому что именно я пустил на этой даче кровь. К такому обороту мне было не привыкать, и не зря последние полтора часа в моем нагрудном кармане привычно работал диктофон.
С особым интересом лейтенант рассматривал мой нож – я его так и оставил окровавленным.
– У вас есть разрешение на холодное оружие?
Я вынул из бумажника сложенный, протертый по сгибам листок. Это была ксерокопия очередной нашей законодательной глупости или лени. На бумаге имелось изображение моего ножа и значилось среди прочего «нож хозяйственно-бытового назначения». По нашим законам, нож может быть любого убийственного размера, но только если у него выступ, разделяющий лезвие от рукояти не превышает полсантиметра. Мои ножи вообще не имели никакого выступа, а то, что они были только для полета, догадывался не каждый. В подтверждение, что нож этот «бытовой», в магазинах, где их продают, охотно выдают копию государственной экспертизы, с печатью.
Мент равнодушно просмотрел мою «ксиву» и вернул.
"Макаров" он поднял с пола как-то обыденно, без интереса, и бросил его в полиэтиленовый мешок.
– Лейтенант, мне надо отвести ее домой, – сказал я. – Что у вас еще ко мне?
– Пока все. Вызовем.
– Ее друг, похоже, ни причем.
– Разберемся. Укатывайте.
Я взял Таню за руку, и она послушно пошла. Она проходила мимо Гуталина, сидевшего с опущенной головой на ступеньке, и молча провела рукой по его черным взъерошенным волосам. Тот вздрогнул, поднял на нее глаза и виновато улыбнулся.
Я тоже нагнулся к его уху:
– Ложись пока в больницу, а то затаскают. Там отлежишься.
– Какую? – он оторопело на меня посмотрел.
– Наркологическую, остолоп. На Варшавке, отсюда недалеко.
Мы с Таней вышли на улицу к моему мотоциклу. Я отдал ей свой шлем и затянул ремешок под подбородком. Она слишком послушно и вяло все это проделала, и мне это не понравилось. У такой молодой девчонки никогда не знаешь, что в голове, или в сердце, или где это у них бывает. Сбежать теперь от меня – она вряд ли хотела.