Дочь Рейха. Луиза Фейн
коричневым пакетом в руках.
– Вот, – произносит он и кладет пакет мне на одеяло, когда я, оттолкнувшись локтями, сажусь в кровати. Карл тоже опускается на краешек. Вид у него смущенный, лоб под темной челкой наморщен. – Мне так жалко, что не я спас тебя сегодня, Мышонок, но я был далеко.
Я понимаю, что он говорит серьезно, когда его глаза заглядывают в мои. Зрачки у него большие, расширенные от страха, и я знаю, что в душе он плачет, так же как я. Я киваю ему, чтобы он понял: я все вижу.
– Хорошо, что Вальтер был рядом. И он твой лучший друг.
Я перевожу взгляд на коричневый пакет, такой увесистый в моих руках.
– Открой же, – говорит брат.
Бумажный пакет шуршит, пока я разворачиваю его. Сунув руку внутрь, я нащупываю твердую книжную обложку. Это оказывается дневник, настоящий, взрослый. Обложка покрыта геометрическим орнаментом коричневого, оранжевого и синего цветов. Бумага внутри сливочно-белая.
– Какой красивый, – шепчу я. – Спасибо тебе, Карл.
– Там еще кое-что есть, – улыбается брат.
На дне пакета оказывается ручка, синяя с серебром.
– Я подумал, этот дневник как раз то, что надо для твоих секретов и историй. Ты ведь любишь сочинять. – Глаза Карла ни на миг не отрываются от моего лица.
– Я постараюсь. Придумаю что-нибудь интересное. Но не про то, как я тонула.
Улыбаюсь ему в ответ. Пусть брат знает, что все в порядке.
Когда моя голова снова касается подушки, я понимаю, что все действительно хорошо, хотя кое-что в моей жизни изменилось.
Я чуть не утонула, и меня спас Вальтер.
Это все меняет.
Часть первая
7 августа 1933 года
– Метаморфозис! – восклицает доктор Крейц. – Вот как этот текст называют англичане. – И он широким жестом поводит книгой в воздухе так, что шелестят страницы. – Кто-нибудь из вас знает, что означает это слово?
Он опирается на учительский стол. Рукава его рубашки закатаны до локтей. Никто не издает ни звука. Мы сидим на деревянных скамьях классной комнаты в гимназии и молчим.
Да, пыльные, шумные классы фольксшуле больше не для меня. Тесная, засыпанная черным шлаком игровая площадка, где толкутся шумные, грубые дети, превратилась в смутное воспоминание далекой, еще до летних каникул, поры. Гимназия совсем другая: здесь высокие сводчатые потолки и гулкие коридоры. В центре большой зал с высоким потолком на мощных балках, а над ним – величественная красная мансардная крыша. Учителя здесь образованнее, строже и даже как будто выше ростом, чем в фольксшуле. Но, хотя я лучше справилась со вступительными экзаменами, чем мой брат Карл три года назад, когда ему было одиннадцать, все же я не чувствую себя особенно умной.
– Кажется, это значит «превращение»? – нарушает молчание чей-то голос сзади.
Я выворачиваю шею и вижу девчонку-коротышку с копной черных волос, курчавых, почти как у меня.
– Пожалуйста, назовись, – говорит доктор Крейц, вскидывает голову и выкатывает глаза, прямо как лягушка.
– Фрида Федерман, – уверенно отвечает девочка.
– Вот