Нико-лав. Татьяна Богатова
сах, в спинку кресла перед ним. Руки – в карманах коричневой, укороченной куртки из тонкой кожи, глаза прикрыты. Дремать в нагретом автобусном нутре было приятно. Валера не любил ездить на работу в автомобиле. Следи за дорогой, нервничай в пробках, больно надо?! Когда можно спокойно выспаться за сорок минут, которые понадобятся, чтобы добраться от дома до металлургического комбината, на котором Валера работал мастером железнодорожного пути. Тем более, сегодня, в один из редких случаев, когда он отправлялся на работу из собственной квартиры, а не от одной из своих многочисленных подружек.
Сквозь сон, до ушей Валеры слабо доносился обычный гул раннего, шестичасового утра. Подавляющее большинство в это время составляли, такие же, как и Валера, почётные заводчане, как они сами себя именовали. Тридцатилетний железнодорожный мастер оказался не типичным их представителем. Большинство составляли мужчины за пятьдесят. Первую половину дороги они, стряхивая с себя сон, оглашали хриплым кашлем курильщиков пространство салона.
Вторая половина пути обычно ознаменовывалась традиционными упрёками в адрес водителя, что он еле тащится и возмущением по поводу того, что заводчане опаздывают на работу, до начала которой оставалось, по меньшей мере, часа полтора. Трудившемуся по графику пятидневной недели Валере приходилось выслушивать всё это ежедневно. Однако, он не раздражался и не пытался огородиться наушниками аудиоплеера, предпочитая мужской галдёж звучавшей музыке. Напротив, спозаранку именно музыка являлась для Валеры раздражающим фактором.
Так и не привыкший рано вставать, Лавров никогда не завтракал, принимал душ и брился, практически на ощупь, с закрытыми глазами. Ночуя дома, свежую одежду готовил с вечера, равно как и обувь. Валера предпочитал светлые кроссовки, либо полуспортивные туфли. Все знакомые ему женщины не переставали изумляться по поводу того, что его обувь выглядела так, словно он только что вышел в ней из обувного магазина, причём в любой сезон, и какую угодно погоду.
***
Вагончик на железнодорожном участке, в котором путейцы Валериной бригады обогревались и принимали пищу, ходил ходуном и сотрясался от криков.
Едва Лавров открыл дверь, как его чуть было не сшиб с ног Алёшка Кирюшатов, полноватый, коротко стриженый, круглолицый, с яркими, живыми глазами, двадцатичетырехлетний парень, ростом, едва достигающим плеча высокого Валеры.
– Николав! – завопил Алёшка. – Заступись!
Большинство в бригаде обращались к Лаврову по имени. И только двое молодых ребят, Алёшка и двадцатилетний Серёга, с лёгкой руки Виктора Еремеева, называли Валеру претерпевшим изменения отчеством. А вот собственно руки Витюши-Ермака, как окрестили его в бригаде, считать лёгкими можно было с большой натяжкой. Это именно от кулаков Ермака, с перепугу казавшихся величиной с голову, уворачивался Алёшка.
– Витя, стоп! – поднял ладони вверх мастер, преграждая дорогу сорокалетнему мужчине, ростом, как и Валера, метр восемьдесят, телосложением, напоминающим былинного богатыря, только немного огрузневшего и с наполовину облысевшей головой.
– Убью заразу! – зарычал Ермак, потрясая гигантскими кулаками, однако, не решаясь оттолкнуть со своего пути Валеру, невозмутимо смотревшего на путейца внимательным взглядом зелёных, широко распахнутых глаз.
Витюша ещё минут пять метался по вагончику, бубня себе под нос ругательства в адрес молодого коллеги. Присмиревший Алёшка приткнулся в углу, хихикая втихомолку, но, тем не менее, стараясь держаться неподалёку от Валеры.
– Опять Лёха подлянку Витюше кинул, – хриплым фальцетом усмехнулся Пётр Маханько, приземистый, румяный мужичок, предпенсионного возраста. – В сотовом будильник поставил на четыре утра.
– Не я это, – подал голос Алёшка.
– Убью! – отозвался от противоположной стены Ермак, однако приближаться не стал, наткнувшись на взгляд Лаврова.
– У Витюши звонок прозвенел, – продолжал Пётр, который добирался на работу, вместе с Еремеевым, из районного центра, отстоявшего от комбината на двадцать километров, – и он, недолго думая, морду вымыл, оделся и на остановку припёрся. Стоит-стоит, ни автобуса, ни людей вокруг. Потом только догадался на часы в мобиле посмотреть, да домой вернулся, досыпать.
– Нет, Николав, – снова взвился метавшийся, словно тигр по клетке, Ермак, – ну ты смотри каков прохвост! Ведь это же надо?! В сотовый влез, звонок переставил.
– Да не ставил я, – опять возразил Алёшка, опасливо выглядывая из-за плеча мастера. – Может ты сам на что нажал и у тебя время перескочило?
– Нет, ну главное, – продолжал разоряться Еремеев, – жена выглянула, спрашивает «Ты куда в такую рань?» Я на неё ещё рявкнул, что мол, не твоё дело. А оно вон чего оказалось!
Витюша и дома, с родными, порой бывал крут на расправу. Однажды, вернувшись с работы и увидев на столе гору немытой посуды, после нескольких безответных просьб в адрес жены и пятнадцатилетней дочери, смахнув своей ручищей со стола утварь, самолично собрал осколки в ведро и вынес на помойку. Потому что любит