Нестор Махно. Виктор Ахинько
белом свете. Вот он, спаситель, Махно, снова здесь. Он им покажет, подлюгам, где раки зимуют!
– Не-е, не-е, первым заходьтэ, – почтительно приглашал гостя в хату Клешня. – Там Оля крутится.
Из темных сенец дверь вела в кухню, где мерцал каганец и печку уже затопили.
– О-ой, Нестор Иванович! – удивилась хозяйка, блеснув голубыми глазами и поправляя короткую прическу. – А мы перекусить спозаранку собрались. Мойте руки с дороги. Борщ, правда, вчерашний, но прямо сладкий. С красным перцем, як вы любытэ.
– Мастерица хоть куда! – похвалил Махно. Недавно, возвратившись из России, он жил здесь некоторое время, скрываясь на чердаке.
В отличие от мужа, Ольга сразу насторожилась. Конечно, понимала, что приехал свой человек. Он горой стоит за их волю, защитит и поможет. Но чутьем угадывала, какую опасность носит с собой этот невзрачный, худущий Махно. Достаточно поглядеть в его малоподвижные, какие-то лютые глаза, чтобы содрогнуться. Такой не даст в обиду, но разъяренный – ни перед чем не остановится. Для Ольги в самом появлении этого незваного ночного гостя таилось что-то роковое. Не зря же, когда он с товарищами еще раньше совещался на чердаке, у соседей вдруг загорелась хата под соломой. Ни грозы тогда не было, никого чужого в селе. Кто ее запалил? Вот то-то и оно. А если варта с немцами нагрянет? Узнают, кого тут пригрели – шомполами забьют, а то и на старой акации среди улицы повесят, как собак. Думая так, хозяйка не подавала виду.
Пока мать встречала гостя, крутилась у печки, проснулся мальчик, юркнул под стол и прижался щекой к животу Нестора.
– Ах ты ж, головастик, – ласково сказал он, обнимая Клешненка. Так были приятны чистая детская доверчивость и тепло. А мальчик между тем с тайным восхищением ощупывал кобуру нагана.
Встреча глубоко тронула Махно. «Чего стоят все власти, партии, даже свобода без ЭТОГО? – думал он. – Я на Родине!» Что он видел? Сиротское детство, вонючий литейный цех, разбойная юность, аресты, допросы, камера смертников, Бутырки, бр-р-р. И только коммуна, да-а, там тоже было тепло. Крестьяне, вот и Захарий, Оля, радовались наконец-то отданной им земле, а он, Нестор, отмерял ее по совести, две десятины на душу дарил навечно, и Настенька ходила рядом, заглядывала в глаза, родная…
– Вы один? – спросил хозяин.
– Нет, простите. Еще товарищ там.
– Дэ? – забеспокоился Клешня.
– На огороде.
– Ой-йо-йой, пошли!
Когда уже все вместе сели за стол и выпили по чарке, и заговорили о детях, хозяйка всплакнула.
– Немец заходил. Сытый, в железной шапке. А Ванек, последний мой, у порога ползал. Солдат отодвинул его сапогом, як собачку, и не глянул даже. Они нас и за людей не считают.
Ольга вытерла слезы ладонью и вспомнила самое главное:
– Нестор Иванович, у вас, слышно, тоже сын родился. Первенец, а?
От неожиданности он не проронил ни слова. Неужто судьба-жлобина таки расщедрилась? Не может быть! Какая-то неясная, совершенно необъяснимая тревога, почти страх охватили его.
– Что ж ты молчишь, свежеиспеченный