Красное каление. Том третий. Час Волкодава. Сергей Николаевич Галикин
это?
Еремей отчего-то осмотрелся по сторонам и, хотя в полутемном кабинете больше никого не было, хрипловатым полушепотом спросил:
-Гри-ня-я… Панкратов сынок… Кузнеца. Ты, што ль? А я…
Григорий стальным голосом перебил его:
-Здесь вопросы задаю я! Отвечайте по существу: Вы подтверждаете?
-Не… Не было таково… Супротив власти-то… Нам… Как же-с?
Григорий вынул из ящика стола небольшое полотенце и, обхватив им горячую лампу, навел ее прямо в лицо Еремея:
-Вы говорите неправду! – Григорий повысил голос, нахмурился, встал, застегнул пуговицы до самого подбородка, -а зря. Следствие требует от Вас правдивых показаний по этому вопросу. Вы признаете себя виновным в антисоветской агитации?
-Нет. Не признаю, неправда это…
Следователь глубоко вздохнул, сел, перелистнул еще раз, стал читать, четко разделяя слова:
-Семнадцатого сентября у правления колхоза «Путь Ленина» Вы, гражданин Бирюк, говорили, что раньше, до революции, когда Вы являлись старостой и после революции, в первых коммунах было лучше, и что теперь нет никакого порядка ни в колхозах, ни в Советах, повсюду одна брехня и подхалимство…
-Правильно, раньше, знамо дело, порядку поболе-то было, – оживился Еремей.
-Хорошо, – Григорий облизнул сухие губы, -значит, подтверждаете… Ну, а вот что показал задержанный нами гражданин Верченко Иван… Вот: «Бирюк говорил, что общую землю пахать глубоко не стоит, надо пахать мелко, чтобы ничего на ней не уродилось…, -он прервал чтение, поднял глаза, несколько мгновений удивленно всматриваясь в подследственного, – не будет урожаев, власть и сама колхозы распустит…» Было такое, подтверждаете?
Еремей, неподвижно уставившись в пол, угрюмо молчал.
-Другой свидетель, Никифор Жабин показал: «Еремей Бирюк ругался на власть в Москве матом и говорил, что сколько ты не вкалывай, а толк один, нищета да голь перекатная. Ничего, мол, не получили в прошлом году, ничего и опять не получим. Все отберут, Советская власть обманывает народ. Будет голод, вымрут и старики и детишки, малые ребята…» Подтверждаете, Еремей Бирюк?
Тут Еремей вдруг поднял белую голову, глаза его заблестели, он привстал, расправил плечи и тихо заговорил, переминая в руках кепку, и, словно бы вспоминая слова:
-А рази ж… не так, Гриша? А? От… ответствуй! Я ж тебя с мальства знаю… Не чужие! Платить же… не успеваем в колхозе! То самообложение… Плати, мужик! То заем… Опять плати! Голые да голодные ходим! Мы всей коммуной, кады твоих, Гриня, детишков да баб…, -тут он запнулся, осекшись, но тут же продолжал, – брали в двадцать втором годе… Да к… Знали, што прокормим-то! И своих, и… твоих. И еще которых… И сберегли! А теперя… колхозник и своим не знаеть, чего в рот положить… В школу, и то не в чем отправить, ни обуть, ни одеть… Где кизяка, дров взять…
Гришка уже стоял рядом, сверху пристально всматриваясь в серое лицо старика. Тот замолчал, втянул голову в подрагивающие плечи, опустил глаза, часто моргая белесыми ресницами.
-Ты