Желтеющая книга. Алёшка Емельянов
стала знатною, с мужем.
И я оттого весь больной.
Вовеки себе не позволю
искать и мешать, и просить.
Внутри рву и режу до боли -
и это мешает доплыть
до моря, до стен океана
с худыми краями и дном.
Скучаю по ней несказанно
и так беспрестанно, хмельно.
Быть может, посмею однажды -
последне её разыщу
средь тихих и бледных сограждан,
что в сердце хранил – расскажу…
Со страхом пройдя одиноко
по старым аллеям, кустам,
узрю вдруг её слёзнооко,
приветствие сронят уста.
Увижу средь лиц галереи
её я в овальном окне,
на мраморной, траурной рее
в кудрявой, святой седине…
Татьяне Ромашкиной
Утром, по жёлтой листве
Иду я, по бывшей любви заскучавший,
и множу раздумья, плевки и шаги.
Ах, музыка листьев осенне-опавших,
как райские звуки кусочков фольги!
Я слышу шуршанье пылинок о камни,
потрески валежника, стайки собак,
протяжный минор в головах моногамных.
Навис надо мною свинца полумрак.
Различные всхлипы, касанья объятий
даруются слуху, входя в этот слух.
Заметен мне ропот чужих неприятий
на мой оживающий с воздухом дух.
Взираю на зависть соседей по миру
к той радости, что я обрёл у лица.
Я чую их дурь, перекаты их жира,
все вони духов на живых образцах.
От них закрываюсь щиточком блокнота,
и строчками к высям планет возношусь,
кружусь, салютую телесные соты,
и к Богу отсюда я в гости прошусь.
Парю и душою я делаю сальто,
ступая по пене и жёлтым коврам,
обочинам твёрдым, шершавым асфальтам,
забыв про разброды и шрамы от ран.
Слегка веселею от золота, солнца,
а мысли, дела переходят в мажор,
и в такт окрыляет свобода, как горца.
Ах, осень – желтящей поры дирижёр!
Пасмурь 17-го октября
Сырая, пустынная пасмурь,
земли одождённая мазь.
Томлюсь, безобразнейше гасну,
в железной карете трясясь.
В пыли и обносках безумцы,
познавшие старость – сопят,
старухи всё крошат на блюдце
последнюю мелочь, как град.
Зря липнет осенняя влага
на окна и купола плешь.
Пеньки – позабытые плахи.
Тут в каждом какая-то брешь.
Недавно свиданье покинув,
несусь средь знакомых рутин,
глазами плебеев окинув,
я делаю вывод один,
что все они скопом широким
не стоят тебя лишь одной,
и