Лазарит. Симона Вилар
запоры. Мартин тотчас указал ему на следы нечистот вокруг мезузы, но старик, тряся седыми пейсами, твердил, что управится сам, поскольку господина Мартина ждут и будут счастливы видеть.
Из глубины дома на шум, поднятый стариком, один за другим стали появляться домочадцы. При виде госпожи Хавы Мартин едва не прослезился: эта женщина заменила ему мать. Она была уже не той рослой красавицей с бархатными очами, какой он увидел ее впервые. Госпожа Хава располнела после многочисленных родов, виски ее уже серебрились, но когда она обняла его со словами: «Наконец-то ты вернулся, мой дорогой мальчик!», он и в самом деле почувствовал себя дома. Радостно приветствовали Мартина старшие дочери Ашера и их мужья. А вот и друг детства, уютный толстячок Иосиф!
Друзья крепко обнялись, и в эту минуту никто не решился бы назвать лицо Мартина замкнутым или отстраненным: его синие глаза сияли от прилива чувств, он улыбался той теплой улыбкой, которую обычно таил, но здесь ему не перед кем было таиться – он был среди своих.
Напрасно вечно недоверчивый Сабир настаивал на том, что он чужой в кругу семьи Ашера!
– Мне нужно обязательно поговорить с тобой, и как можно скорее! – обратился к Мартину Иосиф.
Невысокий, с ранних лет склонный к полноте, он смотрел на друга снизу вверх. Мартин охотно последовал бы за ним, но его острый взгляд уже заметил на галерее еще одну особу, и его глаза при виде нее просияли. Руфь, дочь Ашера бен Соломона, спускалась по ступеням, неся перед собой серебряную лампу, озарявшую ее лицо так, что казалось, будто сияние исходит не от огня, а от ее лица. Ее симарра[33] также имела цвет пламени, а расшитое золотистыми блестками покрывало оставляло открытыми взору вьющиеся пышные волосы, обрамлявшие округлое смуглое лицо девушки. Тонкие и благородные черты, небольшой, яркий, как цветок, рот и огромные, темные, словно ночь, глаза. Она была так хороша, что Мартину невольно вспомнились строфы из Соломоновой Песни Песней: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя! Глаза твои голубиные под кудрявыми волосами; волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской!»
Позади девушки из полумрака возникла еще одна фигура – сутуловатая, но крепко сбитая, облаченная в светлые одеяния дня субботнего. Ашер бен Соломон…
Мартин не мог не отметить, что волосы никейского даяна поседели за время его отсутствия, будто присыпанные солью, а серебристая проседь пробилась уже и в пышной бороде патриарха. Но глаза Ашера светились прежней живостью и умом, а глубокие морщины придавали его лицу значимости. Здесь, в кругу домочадцев, он держался почти величественно, но, покидая дом, выглядел обычным купцом-евреем – заискивающим, кланяющимся, лукавящим. Мало кто в Никее знал, что этот человек среди малоазиатских евреев пользуется не меньшим почтением, чем древние цари этого народа.
– Мир тебе, Мартин назареянин! – улыбнулся гостю даян.
– Мир и тебе, почтенный Ашер бен Соломон, – низко поклонился главе дома рыцарь.
С появлением даяна он уже не осмеливался так открыто любоваться
Симарра – длинное облегающее верхнее платье у евреев, застегивавшееся сверху донизу.