Она уже мертва. Виктория Платова
еще водится грустная птица додо. Табачный лист легко трансформируется в судовой журнал фрегата «Не тронь меня!», а пуговица… Пуговица – вот главная ценность, без нее не случится ни одно завоевание, ни одно объявление войны, ни один мирный договор; она – печать, которой скрепляются все самые важные документы, стоит утопить ее в теплом сургуче, как тотчас проступит оттиск якоря.
В следующий раз Полина исследует лестницу повнимательнее – хотя бы для того, чтобы доказать самой себе: она не скучная.
Хотя и взрослая.
– …Белка!
Тата сидела у стены напротив лестницы, сложив ноги по-турецки, и курила. Она так и не сняла дождевик, хотя объявила всем, что собирается переодеться.
– Мы не успели поздороваться там, внизу. Привет, Белка! Ничего, что я так тебя называю?
– Нет.
– Говорят, ты теперь стала знаменитостью.
– Не верь тому, кто говорит.
– Если слух о тебе дошел даже до Архангельска – это слава, поверь, – Тата выпустила изо рта дымное колечко. – Но все равно я рада тебя видеть.
– Взаимно.
– Покуришь со мной?
– Я не курю.
– Ну да. Знаменитости проповедуют здоровый образ жизни, я должна была сообразить… А сидеть на полу им не возбраняется?
– Нет.
– Тогда присаживайся.
Через секунду Полина уже сидела рядом с маленькой брюнеткой, удивляясь сама себе. Она собиралась подняться в башню и немного отдохнуть с дороги, а вместо этого выслушивает подколки дерзкой девчонки. И совсем не обижается на них. И сигаретный дым ее нисколько не раздражает, а ведь она терпеть не может курильщиков и заранее помещает их в седьмой круг ада – туда, где томятся самоубийцы.
– Значит, ты экстрасенс?
– Нет, я иллюстрирую книжки для детей. А еще немного занимаюсь дизайном.
– Здорово!
– Мне тоже нравится.
– А… можно где-нибудь посмотреть твои работы?
– Легко. Набираешь в поисковике «Татьяна Кирсанова – книжный график» и… Черт, ты ведь тоже Кирсанова!
– Да.
Они носят одну и ту же фамилию, ничего удивительного: их отцы были родными братьями и в какой-то мере повторили судьбу друг друга, – их больше нет в живых. И матери последовали за отцами не оглядываясь. Но помнит ли она в подробностях, что случилось здесь? Пять лет – не самый безнадежный для памяти возраст.
– Ты мне ужасно нравилась, Белка, – сказала Тата. – Двадцать лет назад.
– Ты тоже мне нравилась. Ты была необычная девочка.
– Мне хотелось дружить с тобой. Но тогда это было невозможно. Пропасть в шесть лет, особенно когда тебе всего лишь пять, не перепрыгнуть.
– Но теперь никакой пропасти не существует, так?
– Наверное. Как ты живешь, Белка?
– По-разному.
– Почему ты не объявлялась?
– А ты?
– Боюсь, наши ответы будут похожими друг на друга.
– Тогда лучше вообще не отвечать.
Мятные глаза