Пока летит апельсин. Матвей Мазуренко
его в раздевалке перед сегодняшней игрой, он неловко потянул и сломал замочек на молнии! Крайне раздражившись, он перетянул липучки на щитках, как-то косо надел панцирь и, кажется, даже перекрутил и несимметрично надел гетры, хотя почувствовать этого никак не мог.
В общем, все пошло не так, и сломанный замочек молнии, казалось, жег ему грудь, мешая играть. Выскочив на лед, он тут же кинулся за шайбой, неожиданно отскочившей от борта во время последней атаки на обороняющихся без Боба в меньшинстве «Филадельфийских пингвинов». Кажется, Боб успевал к ней первым. «Вот он, шанс выиграть пари!» Все защитники соперника были еще у ворот «Пингвинов», играя на добивание. Путь к воротам был открыт. Сейчас он подхватит шайбу и, как в буллитах, быстро и спокойно поедет к вратарю. Ну а там, как обычно, ложный замах в правый нижний, вратарь лежит, как креветка, а шайба окажется в правом верхнем. Пари выиграно, гол забит.
Боб представил уже вечер в баре и свой «мустанг». Но тут щелкнул сломанный замочек на молнии комбинезона и неприятно царапнул кожу на груди. Раздосадованный Боб неловко дернул плечом и потерял долю секунды. В это же мгновение сбоку, откуда ни возьмись, появился Лесли Стюарт и неведомым приемом перехватил шайбу. Боб цепанул клюшкой пустоту – то место, где только что была заветная шайба, и, поняв, что потерпел фиаско, в падении попытался остановить уезжающего с шайбой Стюарта клюшкой, вставив ее под конек, но и тут не успел. В следующее мгновение он со всей силы врезался в борт и, кажется, на миг потерял сознание. Когда он открыл инстинктивно зажмуренные перед столкновением с бортом глаза, то обнаружил себя в глубоком кожаном кресле в окружении очень странных, не знакомых ему людей.
Глава пятая
Соня и Белла
В гримерке было сыро и холодно. Стоял тонкий пыльный запах рухляди. В этой невидимой зрителю части театра он был в воздухе повсюду. Этот запах источали многочисленные вещи, за много лет скопившиеся в служебной части театра – бесчисленных забитых доверху кладовках, захламленных пыльных гримерках, кабинетах, бесконечных полутемных коридорах и репетиционных залах.
Все, что когда-либо происходило на сцене за добрую сотню лет с основания театра, все постановки, спектакли, грандиозные оперы и маленькие оперетки, пышные премьеры и забытые даже старожилами провалившиеся постановки, даже мало-мальски самодеятельные выступления, торжественные награждения, вручения и даже траурные церемонии прощания, когда гроб с усопшим заслуженным служителем Мельпомены по-театральному стоит прямо на сцене, – все оставило свой след в театре. В театре ведь все не по-настоящему, иначе это был бы не настоящий театр.
Даже при короткой жизни постановки декорации являются фальшью, ненастоящими замками, деревьями, звездами, тронами, коронами и мечами, а уж когда спектакль снимается с репертуара, а это рано или поздно случается со всеми спектаклями, иногда они даже не доживают до конца своего первого сезона, то весь бутафорский