Ограбить Императора. Евгений Сухов
А он мне показывает на потолок и говорит, что этот пятнистый выше потолка будет. Вам бы, говорит, барин, самому посмотреть надобно. Открываю окно, а перед подъездом народу собралось видимо-невидимо, а в самом центре толпы стоит пятнистый жираф и в окно ко мне заглядывает. Вот такой шутник был ваш батюшка… Если чего-то пообещает, так непременно исполнит. А что мне было делать с этим жирафом? В самом деле, не яму же копать в воротах! Вот я и отправил его в зоологический сад Гельсингфорса.
– Да, я помню эту историю, – рассмеялся Константин. – Батюшка любил пошутить.
– А знаете, мне очень его не хватает. Да-с! Он был необыкновенно мудрым. Очень бы хотелось услышать, что он думает обо всей этой катавасии, приключившейся с Россией.
– Думаю, он не сказал бы ничего хорошего. А теперь позвольте нам откланяться, – произнес Кениг. – Наверняка у вас еще немало дел. Да и нам нужно собираться. Жена отъезжает в Ригу, а к Эдварду Модестовичу племянник приехал.
– Что ж, не смею вас больше задерживать, – поднялся Карл Фаберже.
Проводив гостей до дверей, Карл Густавович вернулся к письменному столу, на котором лежали чемодан и объемный портфель. Вот отыскался еще один повод для беспокойства. Фаберже внимательно прочитал опись драгоценностей. Выходило немало. На весьма внушительную сумму. Разуверившись в честности государства, петербуржцы приносили Фаберже свои сбережения, полагая, что в его доме они будут под большей охраной, чем в кирпичных подвалах банков.
– Я сейчас пройдусь немного, – обратился Карл Густавович к сыну, – а ты проверь все драгоценности, сравни их с описью, а потом пригласи Отто Францевича, занесите их в бухгалтерию и отнесите все в сейф.
– Хорошо, папа.
– На какую сумму в Петроградском филиале ценностей?
– Этим вопросом я занимаюсь всю последнюю неделю. По нашим оценкам, это где-то семь, может быть, даже восемь с половиной миллионов рублей золотом. Три миллиона будут уставным фондом нашей фирмы. А еще четыре или пять с половиной – это ювелирные изделия от частных лиц, переданные на хранение.
– Немало, – скупо произнес Карл Фаберже и, взяв в углу комнаты свою любимую трость из черного коралла с золотыми вставками, вышел из кабинета.
На улице, несмотря на июльскую пору, было невероятно свежо. Со стороны Финского залива дул стылый порывистый ветер, то и дело норовивший сорвать шляпу, пакостно задирал полы сюртука и намеревался остудить спину. Небо, сгустившись в серую пелену, едва пропускало тусклый солнечный свет. Улица, лишенная привычных вывесок и витрин, выглядела унылой. Вода в Мойке налилась свинцом, по ее поверхности плавали листы размокшей бумаги, обрывки картона, куски досок, тряпки. Цепляясь за гранит, они образовывали у берегов значительные скопления, а потом, подхваченные быстрым течением, плыли дальше бесформенными рыхлыми островами. Вытянувшись в длинную цепь, проплывали бревна. Река была захламлена, чего с ней не случалось в прежние годы. Фаберже отошел от парапета,