Зеленый мост. Ольга Апреликова
конечно, не сказал.
На русском, конечно, было легче. Что там сложные предложения после квадратичной функции… Сдала. Даже слышала, как учительница спрашивает у завуча:
– А мы можем Косолаповой за пересдачу поставить «четверку»?
Значит, браслет – что, правда волшебный?
Вышла из школы, как будто в новый мир – воздух чистый-чистый, сладкий, зимний: тоже чудо? И вроде бы подмораживает? Небо проясняется. В школьном скверике синицы у кривоватых кормушек суетятся, перепархивают, попискивают. А вдруг наконец снег пойдет и зима наступит, белая, как надо?
Дома было шумно так, что даже из-за двери слышно, как ругаются родители. Мишка прижалась ухом: нет, орут не на Катьку или Митьку, а друг на друга. Мишка вздохнула и тихонько вошла, бесшумно разулась, сняла куртку. Сегодня ругань шла про продажу участка бабушки Дины, краснодарской, отцовой матери, которая умерла летом. У Мишки заныло внутри, как всегда, когда кто-то упоминал про бабушку. И про то лето. Жара, мухи, темная комната… Ой, нет. Она отдернула память от сознания, напомнила себе: тут зима и холодно. Тут – хорошо. Взяла себя в руки и прокралась в детскую.
Катька и Митька притаились на нижней кровати. Катька, против обыкновения, не сидела, уткнувшись в телефон, а смотрела в пустоту. Перевела взгляд на Мишку: глаза обалделые, пустые, бессмысленные, сама бледная и какая-то взмокшая. Видимо, ей попало опять. За что или не за что – Мишке стало неважно. Катька – отвратительная младшая сестра, тряпичница, сладкоежка и грязнуля, просто зараза и тварь подколодная, а не сестра, но вот когда она после родительских выволочек такая пришибленная и полудохлая, как старая тряпка, то к горлу подкатывает злость на родителей и душит так, что слова не сказать – как позапрошлым летом, когда… Подвал этот… Когда Катька потом месяц не разговаривала и была похожа на тряпку. А с отцом она до сих пор не разговаривает. Сама Мишка, в общем, тоже… Ну, ему тоже нечего им сказать. Только ругаться умеет.
Митька, жутко неподвижный, сидел, свесив с кровати ножки в сползших носках и бессмысленно щелкал дверками металлической машинки.
– Давно? – спросила Мишка у Катьки.
Она мотнула головой. Потом кивнула. Потом опять мотнула и пожала плечами. Открыла рот и закрыла. Вышибло из девчонки ум опять. Надо их отсюда увести.
– Одевайтесь, – велела Мишка. – Пойдем погуляем. Прилично одевайтесь, как в кино.
Каникулы, в кино мультики; может, отпустят… Боясь задуматься, она вошла на кухню к родителям: сидят за столом, злобно уставившись друг на друга, шипят. Полная раковина грязной посуды, на плите выкипевшая кастрюля залила все красно-бурым свекольным отваром.
– Мам, пап. Я сдала. Дайте денег на кино по двести рублей, мы на мультики сходим.
– Какие «по двести», это что же, уже шестьсот? Да как тебе не стыдно, зараза такая бессовестная, и так денег ни на что не хватает, – завелась, срываясь на визг, мать. – Вон, у папаши проси, может, хоть на детей раздобрится!
– Пап,