Лавровый венок я отправил на суп…. Игорь Губерман

      У жизни человеческой на дне,

      где мерзости и боль текущих бед,

      есть радости, которые вполне

      способны поддержать душевный свет.

      Там, на утраченной свободе,

      в закатных судорогах дня

      ко мне уныние приходит,

      а я в тюрьме, и нет меня.

      Империи летят, хрустят короны,

      история вершит свой самосуд,

      а нам сегодня дали макароны,

      а завтра – передачу принесут.

      Когда уходит жить охота

      и в горло пища не идет,

      какое счастье знать, что кто-то

      тебя на этом свете ждет.

      Здесь жестко стелется кровать,

      здесь нет живого шума,

      в тюрьме нельзя болеть и ждать,

      но можно жить и думать.

      Что я понял с тех пор, как попался?

      Очень много. Почти ничего.

      Человеку нельзя без пространства,

      и пространство мертво без него.

      Мой ум имеет крайне скромный нрав,

      и наглость мне совсем не по карману,

      но если положить, что Дарвин прав,

      то Бог создал всего лишь обезьяну.

      Мы жизни наши ценим слишком низко,

      меж тем как, то медвяная, то деготь,

      история течет настолько близко,

      что пальцами легко ее потрогать.

      Я теперь вкушаю винегрет

      сетований, ругани и стонов,

      принят я на главный факультет

      университета миллионов.

      С годами жизнь пойдет налаженней

      и все забудется, конечно,

      но хрип ключа в замочной скважине

      во мне останется навечно.

      В любом из нас гармония живет

      и в поисках, во что ей воплотиться,

      то бьется, как прихваченная птица,

      то пляшет и невнятицу поет.

      Для райского климата райского сада,

      где все зеленеет от края до края,

      тепло поступает по трубам из ада,

      а топливо ада – растительность рая.

      Россия безнадежно и отчаянно

      сложилась в откровенную тюрьму,

      где бродят тени Авеля и Каина

      и каждый сторож брату своему.

      Был юн и глуп, ценил я сложность

      своих знакомых и подруг,

      а после стал искать надежность,

      и резко сузился мой круг.

      Душа предметов призрачна с утра,

      мертва природа стульев и буфетов,

      потом приходит сумерек пора,

      и зыбко оживает мир предметов.

      Из тюрьмы собираюсь я вновь

      по пути моих предков-скитальцев;

      увезу я отсюда любовь,

      а оставлю оттиски пальцев.

      Последняя ночная сигарета

      потрескивает искрами костра,

      комочек благодарственного света

      домашним, кто прислал его вчера.

      Бывает в жизни миг зловещий —

      как