Уничтожьте всех дикарей. Свен Линдквист
– всех этих вещей не существует для дикаря, говорит Пагель. Дикарь не уважает ничего, кроме грубой силы. Он считает дружелюбность глупостью. Так что дикарям нельзя выказывать никакого дружелюбия.
Чтобы великая цивилизаторская миссия могла увенчаться успехом, молодому Государству Конго предстоит сделать колоссально много, говорит Пагель, призывающий благословение Божье на благородного, жертвенного друга человечества, великодушного принца, правителя Конго, Его Величество Леопольда II, вдохновителя всех начинаний.
30 сентября 1886 г. доклады этих трех офицеров были зачитаны перед шведским антропологическим и географическим обществом в банкетном зале Гранд-отеля, в присутствии Его Величества Короля, Его Высочества Кронпринца, и Их Высочеств великих герцогов Готландского, Вестерётландского и Нерикского.
Никто не высказал никаких возражений. Наоборот. Председатель общества профессор барон фон Дюбен заявил: «С гордостью мы слышим, что господа путешественники по Конго в тяжких трудах, сражениях и лишениях этой негостеприимной страны смогли не уронить высокое имя шведа».
Такова была правда кожаных книг, занимавших видную часть шкафа. Но среди непереплетенных книг в углу была другая правда, та, которая пахла бабушкой.
20.
До 1966 г. шведские родители имели законное право пороть своих детей. Во многих европейских странах это право все еще сохраняется. Даже сегодня во Франции можно купить специальный кожаный хлыст для наказания жен и детей, называемый французами martinet – стриж. Он состоит из девяти прочных кожаных ремешков и поэтому по-шведски называется «девятихвостым котом».
В доме моих родителей применялись березовые розги. В исключительных случаях мать срезала ивовые побеги. Она брала меня с собою в лес. Ее лицо тогда было именно таким, как и советовал Пагель, ни единым мускулом оно не выдавало ее чувств.
Я избегал ее взгляда и смотрел вниз на свои черные резиновые сапоги. Мы отправлялись на старую спортивную площадку, где на краю леса росли ивы. Мать срезала один побег за другим и проверяла их, делая в воздухе несколько свистящих взмахов. Затем она отдавала их мне. Я нес их всю дорогу домой, преисполненный одной лишь мыслью: только бы нас никто не увидел!
Стыд был худшим наказанием.
И ожидание.
Целый день проходил в ожидании, пока не вернется домой отец. Когда отец возвращался, он еще ничего не знал. Я видел это по его лицу, которое было таким же, как обычно. Он собирался идти к бабушке, когда мать останавливала его и рассказывала о том ужасном, что произошло.
В тот вечер меня отправили в постель. Я лежал там и ждал, пока они говорили между собою. Я знал, что они говорят обо мне.
Затем они вошли в комнату, лица у обоих были холодными, пустыми и враждебными. Мать держала розги, отец спросил – правда ли то, что ему рассказали. Правда ли, что я так плохо себя вел на рождественском празднике? Ругался дурными словами? Богохульствовал и упоминал Имя Божье всуе?
«Да», – выдохнул я.
Перед