День рождения Лукана. Татьяна Александрова
чутким. Не попуская ничего недозволенного, он умел доставить будущим супругам позволительные и вполне невинные радости, которые сам хорошо знал: невзначай обменяться кубками или что-то передать так, чтобы рука коснулась руки, или же сесть так, чтобы одежды слегка соприкасались. К тому же он умело вел беседу, не доводя до неловкого молчания. И вскоре Лукан, освоившись и чувствуя себя как дома, охотно читал свои стихи, а также с воодушевлением рассказывал о молодом цезаре, о том, что тот собирает вокруг себя одаренных людей и что наконец, похоже, представляется удачная возможность создать то идеальное государство, о котором мечтал Цицерон.
Полла с восхищением слушала жениха и была уверена, что он всегда говорит в высшей степени умно и проникновенно. Собственные не слишком приятные впечатления от выступления цезаря уже казались ей недоразумением. Впрочем, что бы Лукан ни говорил, Полле было отрадно просто смотреть на него, внимать самому звуку его голоса. Аргентарий же слушал его то с печальным, то с насмешливым выражением лица и только качал головой.
С наступлением нового года встречи стали реже. Лукан был до срока избран квестором[64], а потом еще и авгуром[65]. Новые обязанности, а также неизменное желание цезаря видеть его около себя, поглощали почти все его время. Зато теперь Лукан стал просить Аргентария, чтобы заранее установленный срок для их свадьбы – через три года после помолвки – был сокращен.
Как-то раз речь зашла о том, что весной цезарь вновь собирается устроить состязания, и на этот раз еще более пышные и многообразные, по образцу Олимпийских игр: в поэзии, в музыке и в колесничных ристаниях. Неожиданно Лукан заявил:
– Насчет музыки и колесничных ристаний не стану и обещать, но в поэтических состязаниях победу одержу я! Вот увидите!
– Почему ты так уверен? – спросил Аргентарий. В глазах его загорелся лукавый, насмешливый огонек.
– Потому что я лучший поэт нашего времени, – невозмутимо ответил Лукан.
Легкая усмешка тронула губы Аргентария.
– В мое время говорили, что скромность украшает юношей… – произнес он как будто невзначай.
– Но если бы Гораций, – а он жил еще до твоего времени, – следовал этому правилу, он никогда не написал бы своей оды к Мельпомене[66], – без тени смущения отозвался Лукан.
– Я сказал «юношей»! – возразил Аргентарий. – Стань сначала Горацием, а потом уж обращайся к Мельпомене.
– Мне не надо становиться Горацием. Я Лукан, – отчеканил поэт, и при этих словах у него нервно задергалась щека. – Моя муза – Каллиопа.
– Приятно познакомиться, юный любимец Каллиопы! – Аргентария явно забавляли и запальчивая самоуверенность Лукана, и его внезапное раздражение, но тон его звучал более примирительно. – Вот что я тебе скажу, мой друг! Победишь – сыграем свадьбу сразу после окончания игр. Ну а не победишь – не обессудь, будешь ждать еще год.
На том и порешили.
Буквально через несколько дней
Квестор – высший финансовый чиновник (непременная ступень карьеры римлянина на пути к консульской должности). Возрастной ценз для квесторов составлял 27 лет, Лукану, когда он вступил в эту должность, было всего 20.
Авгуры – жрецы, толковавшие волю богов по крику и полету птиц, по падению молнии и другим небесным явлениям. Должность авгура являлась пожизненной и почетной.
Ода к Мельпомене – знаменитое стихотворение, начинающееся словами «Exegi monumentum», ставшее образцом для последующих поэтических «Памятников».