День рождения Лукана. Татьяна Александрова
что по таким скалам и выжженной траве бешеные кони влекли растерзанное тело Ипполита. Ведь сегодня августовские иды – таинственный праздник Дианы-Ариции и воскрешенного Ипполита – Вирбия!
– Трудно поверить, что где-то здесь можно найти приятное место для отдыха, – задумчиво произнес Стаций. Он все время украдкой поглядывал на Поллу и надеялся привлечь ее к разговору. Но она в основном приветливо улыбалась, ограничиваясь лишь немногими деловыми замечаниями.
– Доверься Поллию, дорогой гость! – ответила она на этот раз с улыбкой. – Он знает, что предлагает.
Довольный Поллий ласково привлек ее к себе и поцеловал в висок:
– Не скромничай, душенька! Ведь это ты открыла это место. Ты не представляешь, какое она у меня сокровище! – обратился он к Стацию, указывая на жену. – Лучшей хозяйки не сыскать во всей Италии! Она, моя радость, взяла на себя всю деловую сторону управления виллой, полностью освободив меня для моих ученых занятий. Если бы еще она пожелала стать слушательницей моих поэтических творений! Но нет, не хочет! – Он покачал головой и развел руками.
– Я всего лишь женщина, и возвышенные философские вопросы мне чужды, – сдержанно возразила Полла. – Из всего учения Эпикура, которым так увлечен мой муж, я запомнила только две вещи: первая – что Эпикур ушел в свою философию, когда никто не смог объяснить ему, что такое «хаос» у Гесиода, а вторая – что миры сосуществуют с мирами. И то и другое мне близко. Мне тоже в свое время никто не мог объяснить, что такое хаос… И сейчас мне порой кажется, что где-то здесь, рядом с нами, кроется иной мир. Может быть, в этой синей бездне…
Стаций приготовился ее слушать, но она вдруг смолкла так же внезапно, как заговорила. Поллий вновь перехватил нить разговора и начал сыпать цитатами из Эпикура и Лукреция.
Стаций глядел на Поллия и пытался понять, что за перемена произошла в нем за те годы, пока он его не видел. Отчасти это был прежний Поллий: добродушный, надежный, старательный. Хотя Стацию всегда недоставало в нем какого-то полета. Но сейчас к этому прибавилось – или обострилось с годами? – это упорное чудачество. Что заставило его сделаться до странности убежденным эпикурейцем? В начале своего пути он вполне успешно начал продвигаться по служебной лестнице и все у него получалось. А сейчас с ним и говорить сложно: на каждом шагу расставлены какие-то запреты, касающиеся и прошлого, и настоящего. Даже из их общего детства половина тем оказались запретными: кто-то, кого пытался вспомнить Стаций, уже умер, и поэтому Поллию больно его вспоминать, с кем-то он порвал, и опять-таки вспоминать неприятно… Счастливы ли они с Поллой – во всяком случае так, как он пытается это представить? Он и ее оберегает от ее прошлого, это понятно, и она подчиняется, но что у нее внутри? Что она не хочет слушать его стихи, неудивительно. После божественных гекзаметров Лукана старательные потуги Поллия, даже при самом хорошем к нему отношении, трудно воспринять всерьез.
Несмотря на некоторую разобщенность разговора, дорога промелькнула быстро,