Последняя битва. Андрей Посняков
ладаном и свечами. Священники в парадных облачениях творили службу… Иван не вслушивался в слова, молясь про себя и время от времени осеняя чело крестным знамением. Поставил несколько свечек: во здравие всех своих близких и ныне живущих друзей, за упокой умерших. Взяв в руки свечу за бывшего ордынца, а ныне московского дворянина Тайгая, задумался. Тайгай ведь был мусульманином, что никогда не мешало ему весело пить вино… хотя сейчас, кажется, Тайгай – православный. Ну да, ну да – крестился, а крестным сам князь был, Василий Дмитриевич. Значит, смело можно свечечку во здравие ставить. Теперь – за упокой славного воеводы Панфила Чоги, приемного отца Евдокси, за упокой еще многих, кои были когда-то дружны с Иваном, но, увы, теперь давно уж лежат во сырой земле. Это те, о которых знаешь. А ведь есть еще и другие, о которых не известно совсем ничего, – скоморох Ефим Гудок, Салим Ургенчи, Нифонт Истомин, известный в теплых морях как искатель удачи Зульфагар Нифо. Что с ними? Где они? Живы ли, нет ли? Бог весть…
Отдав дань памяти живым и мертвым, Иван принялся исподволь разглядывать посетителей храма. Искал знакомых, да что-то не видно было никого. Хотя… Нет, во-он тот боярин, что стоит со свитой напротив амвона – с ним точно встречались у князя. Как бишь его, боярина-то? А, не важно… Рядом с ним какая-то женщина в темном, накинутом на голову покрывале… вот словно бы почувствовала взгляд, обернулась. Мимолетная улыбка тронула уста. Иван озадаченно нахмурился. Кто такая? Знакомая, явно знакомая, но вот – кто? Была бы здесь супруга, Евдокся, может быть, и узнала бы, да не взял сегодня с собою жену Иван Петрович, не взял. Побоялся – едва оправилась та от лихоманки, пусть уж дома посидит до настоящего-то тепла, побережется с опаской.
Иван улыбнулся. О супруге думалось ласково, с нежностью. Еще бы… Слава господу, подарил-таки любовь. Сколько Ивану было при первой встрече с Евдоксей? За тридцать уже… а ей – примерно семнадцать. Пятнадцать лет прошло, пролетели годы, как один день, даже не верится. Уже и дети подрастают: сыновья – Мишаня с Панфилом, Катюша – дочка.
Задумавшись, поддавшись нахлынувшим вдруг мыслям, Раничев и не заметил, как подошла к концу служба. Народ, крестясь, повалил к выходу поначалу благостно, сановито, затем – поспешно толкаясь. Праздник-то – он ведь только еще начинался!
Выйдя на паперть, Иван прикрыл глаза – настолько ярким показался ему солнечный свет, впрочем, и не ему одному, после полумрака храма. Прищурившись, Раничев приложил руку ко лбу козырьком – смотрел, как в небе стремительно пронеслись птицы с раздвоенными хвостиками. Ласточки или стрижи. Летели высоко – дождя не будет, а еще примета такая была: Благовещенье без ласточек – к холодной весне. Нынче, значит, весна теплою будет. Ну оно и так видно.
Иван распахнул однорядку, расстегнул верхние пуговицы кафтана. Жарко!
– Теперь куда, господине? – почтительно осведомился Пронька. – На торжище или в корчму?
Иван задумался:
– Пожалуй, для начала – на торг, подарков купим. Ну а потом можно и в корчму заглянуть, выпить – праздник все же.
Кивнув,