На старых дачах. историк-краснодар
– это мы сами. Я отвык от города, от людей, от светофоров. Врос в этот мир отверженных, хотя это глубоко не моё. Раньше сказал бы, что он мне ненавистен; но теперь и ненависти нет.
Ты говоришь, что ничего не будет, как прежде; это верно, но что нас ожидает? Не то же ли, что и всегда? Врастём ли мы в новый мир? Не знаю… Надо учиться жить заново. Но мы уже немолоды. Мы устали. Мы помним тот мир, каким он был одиннадцать лет назад. Может, смогли бы принять, когда перемены бы вершились вокруг нас и с нами, и мы бы менялись вместе с миром, незаметно. А сейчас? Вернуться, и ничего больше не узнать. Ничего старого больше не осталось, ибо всё погибло в тот час, когда прозвучал приговор в здании суда, а мы в этот момент уже покинули дома, и старались не выходить на улицу, и неделями просиживали в комнатах с задёрнутыми шторами, и ходили босиком, нервно прислушиваясь, чтобы не скрипнул паркет. А если и приходилось идти по улице с чужим паспортом в кармане, то постоянно оглядывались, не следит ли кто; нет ли служителей закона поблизости. А если и есть, то как незаметно уйти в сторону и разминуться. И не является ли стоящий рядом мужчина переодетым агентом; или девушка… Каждая сирена отдаётся в сердце ножом, не едет ли группа захвата. Но внешне надо оставаться спокойным или весёлым, ибо малейшая паника выдаст тебя с головой. У меня лучше всего получалось оставаться печальным. И отпускающая боль, когда по улице летит пожарная или скорая. Или звук сирены идёт мимо, скрытый домами, и затихает вдали. Хотя кто нам сказал, что группа захвата должна ехать с шумом и пылью? Можно и тихо. С переодетыми агентами, а то с одним – этого вполне хватит. И днём, и ночью. И вечером, и на рассвете. Сон вполглаза. Бодрствование вполуха. Тщательно вызубренная легенда. Да, про разведчиков – это ты прав. И про шпионов.
Я уже давно смирился. Приучил себя к мысли, что проезжающая за воротами машина – это за мной. Спокойно выхожу на крики и стук. Не скрываю лица. Не ношу чёрных очков. Не надвигаю на глаза шапки. Не поднимаю воротника. Не беру с собой поддельных документов – я их давно уничтожил. И легенд никаких больше не разучиваю. Ещё немного, и я сам бы пошёл сдаваться. А сейчас? Сейчас и сдаться некому. Нас обрекли на смерть, а мы обрекли себя быть вечными беглецами. И если раньше у нас был выбор между вечным страхом и смертью, то сейчас остался только страх. Просто потому, что казнить нас некому. И прошедшие бои не тронули нас. А ведь был шанс уйти насовсем…
Понимаю, добрый товарищ. Понимаю. Кажется, что мелькнул луч надежды из-за туч. А это всего лишь молния приближающейся грозы. Я ведь относился со страхом и брезгливостью к людям, рядом с которыми нынче живу. Но отныне я один из них. Я ничего не ращу в своём огороде, да и нет его у меня. У тебя тоже нет, но есть иллюзия своего. Я отказался и от иллюзии. Сторожу чужие дачи зимой за кусок хлеба; летом помогаю дачникам; и опять сторожу – на ночь, на рабочие дни. Чужие будки, домики в один кирпич, а то и шалаши… На дачи едут те, кого выгнали из квартир за неимением денег; за ссоры с родственниками; за выпивку. Те, у кого всё хорошо, –