Крест Евфросинии Полоцкой. Ольга Тарасевич
когда она осмелилась сказать об этом, самом заветном, желании, голубые глаза батюшки погрустнели.
– Мужской ум у тебя, дочка. Но надлежит жить как женщине. Тяжело тебе будет. Я же вижу, ты – другая, не как сестры. Им бы все наряжаться. Височные кольца, перстни, гривны,[4] да серьги примерять. Ты – другая, книги тебе нужны. Но доля-то твоя женская, – сказал Святослав-Георгий. Потом рассмеялся над ее потухшим личиком: – Ладно, будь по-твоему, дочка! Выучат тебя и читать, и писать. Иди завтра в софийский скрипторий[5] скажи, я велел, чтобы научили.
Как стрела, выпущенная из лука, понеслась Предслава на берег Двины, в заветную Софию. Стучат красные туфельки по бревенчатой дороге, а громче шагов стучит сердце, торопится к счастью.
И очень скоро таинственные литеры кириллицы и глаголицы,[6] написанные ровным уставом,[7] с титлами[8] открыли все свои тайны. Монахи диву давались, как быстро Предслава научилась читать и писать. Всего лишь пару дней провела она, склонившись над березовыми дощечками, заполненными мягким воском. Писало в ее руках выводило ровные безукоризненные литеры, почти не приходилось пользоваться закругленным кончиком, чтобы исправить ошибку.
Дощечки, воск, писало – а взгляд притягивает и настоящее, тонко заточенное гусиное перо, и чернильница. Предслава украдкой наблюдает за делающим список летописи монахом. Он аккуратно выводит литеры, рисует орнамент, а после на пергаментную страницу сыплется мелкий речной песок. Сыплется, сдувается, рождая мудрость, сохраняя великие знания.
Как же ей хочется взять в руку перо! Но в скриптории нет ни одной женщины, только монахи занимаются переписыванием книг. А может, все-таки?..
Звучит гневное:
– Княжна! Совсем дитя! Какое попробовать, прости Господи!
Через несколько дней отчаянных просьб монах сдается. Только предупреждает:
– Смотри, Предслава, не испорти пергамент!
Так вот для чего созданы ее пальцы! Перо, чернильница, пергамент, песок, снова перо…
Спина ноет тягучей болью, литеры свитка летописи едва различимы. Болят глаза, немеет рука. Но словно какая-то невидимая сила вынуждает Предславу не оставлять пергамент. И душа парит в счастье, как белая голубка в синем небе над родным Полоцком.
…Предслава отложила перо и улыбнулась. А пожалуй, и хватит на сегодня трудиться. Звонят колокола златоглавой Софии, зовут к вечерней службе. И через окошко скриптория видно, как стекается люд в расписанный фресками светлый храм. Ей тоже пора на молитву. Попросить у Господа покоя для батюшки. Младший он, Святослав-Георгий. На посаде старший брат, Борис. И у того есть сыновья. Понимает отец: не для него престол полоцкий. Но все не может покориться судьбе.
Усмири же, Господи, его боль и кручину. Пусть исчезнут все батюшкины тревоги, печали. Ныне, и присно,
Украшение на шею.
Мастерская по переписыванию книг при соборе.
Алфавит, использовавшийся в XII веке наряду с кириллицей, впоследствии был вытеснен кириллическим письмом.
Крупный и прямой почерк, где каждая буква отделялась от соседней. Слитное письмо возникло значительно позднее.
Надстрочные знаки. Пергамент был дорог, и переписчики экономили место.