Палата на солнечной стороне. Новые байки добрых психиатров. Максим Малявин
побитый, но довольный Гена оказывался в наблюдательной палате, привычно прификсированным к койке. Ссадины и синяки побаливали, зато душа пела: очередной сеанс мученичества за веру прошел успешно!
– Геннадий Витальевич, вы никак снова изволили в музее барагозить? – спросил доктор на утреннем обходе.
– Ну что вы, доктор! – улыбнулся Геннадий. – Не барагозил, а страдал за веру.
– Чем же вам бедный музей так не угодил? – поинтересовался доктор. – Сходили бы, что ли, к оппонентам. В мечеть какую. Или синагогу.
– Доктор, – проникновенно ответил Гена, – я, конечно, сумасшедший. Даже буйный. Но, черт меня дери, я биполярник, а не имбецил!
Театр одного актера. И одного зрителя
Телевизор – важный объект любого отделения в любой психиатрической больнице. Можно сказать, стратегический. Потому и охраняется особо. Где-то его вешают под потолок, где-то помещают в подходящую по размеру или же самодельную тумбу с дверцами, которые закрываются на навесной замок и открываются только на время просмотра, а кое-где телевизор, подобно опасному дикому зверю, томится в сваренной из арматуры клетке.
Пульт же, как правило, находится у санитаров. Чтобы зрелища и, соответственно, сборища были строго дозированы. А то ведь телевидение – оно такое, даже на не охваченную нашим вниманием и заботой публику действует мозголомно, а уж на скорбных главою и подавно. Но без него тоже никак: пациент, снедаемый информационным голодом, подобен курильщику, у которого закончился табачок. Только у второго пухнут всего лишь уши, а у первого – тот ганглий, что между ними расположен.
Иннокентий, впрочем, к таким коллективным просмотрам относился с изрядной прохладцей. Мол, зелен виноград. Во-первых, количество сидячих мест около зомбоящика всегда оказывалось ровно на одного Иннокентия меньше. Во-вторых, электорат с завидным упорством смотрел или «РЕН ТВ», или каких-нибудь «Ворониных», что для Иннокентия было моветоном, возведенным в степень табу, ибо он предпочитал опасаться дурдома в себе, а не себя в дурдоме. А в-третьих…
В-третьих, на этот раз случился Александр. Некогда он блистал (во всяком случае, Александр утверждал сие без тени сомнения) на сцене областного театра, но вы же понимаете, мон шер Кеша: профессиональная актерская вредность… Comprenez-vous, mon ami? [1] Гастроли, нервы, расшатанные репетициями, приходится лечиться народными средствами, да и народ эти средства сам тебе несет – это же никакой печени не хватит. Вот и стала память сдавать. Теперь вот, сами видите, н-да. Вот уже лет семь тому как.
Говорят, что настоящее мастерство не пропьешь. Иннокентий убедился в этом лично, несмотря на то, что Александр когда-то честно пытался победить эту народную мудрость. Да, где-то раз в два-три дня Александр норовил представиться Кеше заново, напрочь забывая, кто этот милый молодой человек. Да, из всего репертуара помнил он лишь пару сценок. Но как выступал! Какая экспрессия, какой артист! Глаза горят огнем, куда-то
Понимаете, друг мой? (