Иван Грозный. Кровавый поэт. Александр Бушков
иначе. Михаил Львович собрал отряд сабель в семьсот (главным образом польско-литовских татар, у которых из-за своего происхождения он был в большом уважении), темной ночью налетел на имение Забжзинского и подверг всех присутствующих дружеской критике, в результате которой многие лишились голов, и в первую очередь хозяин. После этого Глинскому в Польше стало как-то неуютно, и он вскоре объявился в Москве, у Василия Иоанновича. Приняли его там охотно: князь был опытным военачальником, служил в нескольких странах Европы, был лично знаком с многими тамошними королями, а особенно его любил и жаловал император Священной Римской империи Максимилиан. Именно Глинский и подвигнул Василия к войне с польско-литовским государством, заверяя, что ляхи сейчас в большой слабости и расстройстве, а потому накостылять им будет нетрудно…
Русские войска потянулись на запад и осадили Смоленск. Однако исконно православный, исконно русский город Смоленск, вроде бы стенавший под католическим игом, стал ожесточеннейшим образом сопротивляться русскому православному воинству…
Как ни печально, но именно так все и обстояло. Смоленск в те времена давненько уже жил по «магдебургскому праву» и не хотел менять привычные вольности на нечто неизвестное, непредсказуемое. Вот и пришлось великому князю трижды его осаждать на протяжении двух лет, наняв иностранных пушкарей. Третья осада закончилась взятием города.
Самое интересное, что после сдачи города никаких репрессий против его защитников не последовало. Главной причиной тому стали уговоры Глинского, советовавшего великому князю быть гуманнее. Но Глинский старался не человеколюбия ради, а исключительно ради собственной выгоды: вскоре же он начал упрашивать Василия отдать Смоленск ему во владение.
Иконное изображение великокняжеской четы в одеянии. Великий князь Василий III и Елена Глинская
Василий, человек умный, рассудил, что негоже отдавать «в частные руки» стратегически расположенный пограничный город – тем более даже не своему, исконному москвичу, а «политэмигранту», не особенно и надежному, по слухам. И отказал самым решительным образом: на всех, мол, городов не напасешься, самому мало…
Разобиженный Глинский потихонечку сочинил слезное письмо польскому королю Сигизмунду, где каялся, что поступил неразумно, связавшись с московскими варварами, и просился обратно, обещая служить верой и правдой. Кто-то из приближенных Глинского в это письмецо заглянул краем глаза – и, проявив здоровую бдительность, кинулся сигнализировать в компетентные органы (которые тогда, как и многое другое, олицетворял своей персоною великий князь Василий).
Князь, как любой на его месте, осерчал не на шутку: мы его, шантрапу приблудную, приютили, как человека, а он…
Глинский ударился в бега. Его поймали и определили на нары. Собирались отрубить голову, но тут Михайла Львович выкинул оригинальный номер: обратился с покаянным письмом к митрополиту всея Руси, в коем