Другие вольеры. Волонтёрские записки. Алина Пожарская
начнётся.
Глава 5
Радуга
Ра́дуга.
1) Яркая многоцветная полоса, обычно выглядит как кольцевая или частичная дуга, образующаяся напротив Солнца или другого источника света.
2) Место, куда животное попадает после смерти.
Памяти Рыжика
Любое дело имеет два начала. Первое – фактическое. Его легче установить, но значение у него небольшое: оно просто открывает отсчёт. Второе начало происходит тогда, когда впервые что-то в человеке меняется. Если перемена постепенная, то второе начало определить почти невозможно. Если перемена резкая, то определить более-менее удаётся. У меня в приюте так случилось с Рыжиком.
И я бы пожелала всем, чтобы перемены были постепенными и чтобы определить второе начало было невозможно.
– Значит, видимо, не судьба.
– Какая судьба? Вы сами не захотели.
Баба Оля – бабушка моей ученицы. У меня иногда возникают такие неуставные взаимоотношения то с самими учениками, то с их родными.
Я пришла к Насте чуть раньше, и, пока та в школе, баба Оля усадила меня на кухонный диванчик и рассказывает про свою юность. Про радугу посреди грозы. Про платоническую любовь на фоне пьющего мужа.
Муж этот поколачивал не только Олю, но и собственного сына, оставляя ему, трёхлетнему, синяки во всю спину длиной. И вот однажды, преподавая на вечёрке своего филфака, Оля встретила его. Ермолай был единственный мужчина на потоке, не считая ботаника Лёши, и примерно Олиного возраста: пришёл учиться после армии.
– У нас ничего не было, – рассказывает Оля. – Он рад бы вытащить меня из всего этого. Но у меня был маленький Вася. А у него годовалая дочь…
– А с женой что?
– Не знаю. Мы не говорили об этом. Наверно, всё нормально. Но мы почему-то, когда общались, каждый раз чуть не плакали.
Почему плакала Оля – мне более-менее понятно. К родителям она не сбежала потому, что не хотела их расстраивать. К Ермолаю – потому что не хотела разбивать семью. Так и жила, стремясь не причинить никому зла и в вечном страхе за сына и за себя.
Всё это логично и предсказуемо: у родителей давление, а у Ермолая жена и дочь. Но что-то будто скребётся в этой истории. Скребётся, как мышь, и то и дело выглядывает, смотрит чёрными глазками и орёт: ну ты что?..
– А потом? – спрашиваю.
– Потом я уволилась. Прошло пять лет, я родила Настину маму. И он позвонил снова. Мы встретились.
– И как?
– Я сидела и думала: какое ужасное имя – Ермолай. И моя дочь могла бы быть похожа на него. И я спросила: что у тебя?
– А он?
– А он смотрит на меня взглядом измученного человека. Ничего, говорит. Сын у меня родился.
Она помолчала.
– И знаешь, я ведь заранее знала, что он скажет и что скажет именно так. Не «родился сын», а «сын у меня родился». Предугадала.
Я задумываюсь, чего в таком предугадывании больше: профессионального