Везучая. Лилия Макеева
кукольными, темными ресницами. Он умел смотреть так, как будто не он, а ты – случайно оказавшаяся перед ним знаменитость, а он – так, удостоившийся смотреть на тебя снизу вверх благодарный обыватель, слегка очумевший от возможности изъявить свой годами не угасающий пиетет. А тут перед ним ты, да еще с вожделенной елкой! Как однажды – с бутылкой кефира, под зеленой крышечкой из фольги и выбитым на ней названием молокозавода, уровнем жирности и датой изготовления.
Мысль привезти ему кефир за тридевять земель базировалась, выражаясь языком актуального в ту пору учения марксизма-ленинизма, на всё той же идее самопожертвования.
Одна из подруг, получив от меня в подарок початый, правда, флакон духов, но все-таки настоящих, французских «Фиджи», воскликнула: «Жертвенница ты наша!» То ли она хотела меня таким образом поблагодарить, то ли задеть, но титул этот, безусловно, не был снят с пролетающего мимо облака, поскольку позывы всех одарить входили в список моих отличительных черт. Согласитесь, это все-таки лучше, чем обобрать. Поэтому, если любимый следит за питанием и предпочитает пиву кефир, почему бы не пожертвовать всего тридцать две копейки за бутылку свежего кефира в Москве, не сесть в пролетающий мимо самолет и не доставить ему лично столь благородный напиток в Карачаево-Черкессию, где он пребывает в командировке?
Накануне того дня, когда он улетал на «творческую встречу с народным артистом Советского Союза», мне выдали гонорар за съемки в фильме «Срок давности», где я, изображая рабочую на стройке, сидела на деревянном ящике рядом с Натальей Гундаревой и пила, что бы вы думали? – кефир. Ну, трогательная деталь, не более того. На самом деле понесло меня в такую даль не на почве кефира, конечно. Просто в руках были деньги, на календарном листке – красные цифры воскресения, в любящем сердце – тоска, а в смышленой голове – озарение: в командировке он как бы и не женат вовсе. К нему можно запросто подойти изящной походкой обычной поклонницы, поздороваться за руку и выразить свои чувства. Там, далеко от Москвы, он – свободен, он – мой. А не указующий ли перст то обстоятельство, что жила я тогда напротив городского «Аэровокзала», где в одном из многочисленных окошек, выстояв душную очередь, можно было купить билет, зарегистрироваться, сесть в удобный автобус «Икарус» и выгрузиться безвозвратно у трапа самолета в Домодедово?
Он позвонил в воскресенье утром, был нежен и беззаботен, и на свою беду (или нечаянную радость?) поведал, куда именно улетает на целых три дня. В коммунальном коридоре – никого. Я говорила с ним в открытую, не подбирая слова. Когда пьянящий разговор грубо придавила тяжёлая трубка чёрного, канцелярского на вид, телефонного аппарата, мне стало до того тоскливо, что я не сразу вернулась в свою комнату, а еще минут пять продолжала сидеть, маниакально разглядывая аккуратные дырочки на кружевной салфетке под телефоном. Потом резко, не допуская малейшего сомнения, стала собираться туда, где никогда не бывала. В небольшую