Огненный рубеж. Дмитрий Володихин
спины у Воейкова вышло два… нет, три… четыре ратника, и у каждого ухо резано.
Вот так чудо! Ждал одного, заполучил еще троих, да все одной меткой мечены. Его, Холмского, меткой, по собацкому племени новгородцев щедро расставленной.
Воейков принялся было объяснять, что не понял, кого из всех звать к шатру, а потому привел всех, кто…
– Погоди! – Холмский властно замкнул ему уста движением руки.
Темнея лицом, оглядел четверых голубчиков. Трое опустили взгляд, а один глядел, как и тогда, девять лет назад, яро. Дерзец! Ничуть не исправился.
– Знаю вас как мятежников против великого князя. Раздумываю, побежите вы нынче или нет. Будете служить прямо или опять бунт, опять кривизна?! Жизни лишать не желаю вас, хоть вы мне и противны. Даже от службы ослободить могу: ступайте, приказные люди вам бумагу напишут, мол, с разрешенья ушли, не своим дуром. Токмо пищали свои да огняный припас оставьте, за вас кто-нибудь потвёрже зде, на Угре, постоит. Ненадежный вы люд, веры вам никоторой нет… Можете и остаться, но знать должны: не токмо что побежите, а в малом поколеблетесь, уж тут я с вас шкуру спущу.
Дерзец криво ухмыльнулся.
– Цто скажем, храбростные мужи новгородчи? – обратился он к своим товарищам.
Теперь все четверо смотрели на Холмского не яко на воеводу государева, но яко на зверя нечистого.
– Коснятин, скажи, цто хощешь, а мы с тобой заодин.
– Ну, так тому и быть. Княже, останемся и стоять желаем до прямого дела, а Бог даст, так и до смерти. Никто не побежит. Но не за тебя встанем, а за землю. За тебя бы, кровожад, нимало бы не стояли.
Кровь бросилась Холмскому в лицо. Сечь! Рубить! Насмерть! Всех!
И положил он уже руку на рукоять сабли, но взвыли зурны у шатра и ударил полковой набат.
Всё. Полезли татарове большой силой. И нужны ему пищальники новгородские, яко воздух. Не ради слабости сердца, а ради общего дела надобно стерпеть дерзость подлой черни, надобно помиловать. Пусть бьются! Пусть служат. А там посмотрим, кто жив останется и что с ним делать.
– Вон! Воейков, веди их на место и глаз с них не спускай. Живо!
Татары выбросили с того берега четыре конных клина и попытались вбить их стремительным ударом в тело Большого полка. За спиной у них стояла стена лучников, била густо, и от того лучного стреляния свет померк над русским воинством.
Рявкнули ответно малые московские пушечки. Холмский сам видел, как ядрышки размером в малое яблоко рвали плоть людей и лошадей. Какой-то мурза упал с разбитой грудью, другой знатный воин орал и выл от того, что ему оторвало ногу, но в седле удержался. Чей-то конь взвился на дыбы и рухнул с разорванной шеей.
Татары подобрались ближе. На них сыпались стрелы московских ратников, но Ахматовы бойцы упрямо двигались вперед. У самого берега их встретили огнем тюфенги: горячий дроб ударил с тридцати шагов, вырывая из вражеского строя десятки конников.
На миг оторопели татары. Сбились в кучу их клинья.
Боярин Симский