Воронята. Мэгги Стивотер
бы ему.
Ронан, стоя рядом с Ганси, опустил руки и разжал кулаки.
Когда Адам получал удар, в его глазах появлялось рассеянное, отсутствующее выражение, как будто тело принадлежало кому-то другому. Когда удар получал Ронан, происходило обратное: он столь явно включался в здесь-и-сейчас, как будто до тех пор спал.
Ронан сказал брату:
– Я тебя никогда не прощу.
Окно машины с шелестом закрылось, как будто Эшли наконец поняла, что этот разговор не предназначался для ее ушей.
Посасывая разбитую губу, Диклан несколько секунд смотрел в землю. А затем выпрямился и поправил галстук.
– Подумаешь, какая важность, – сказал он и открыл дверцу машину.
Садясь за руль, Диклан предупредил Эшли: «Я не хочу это обсуждать» – и захлопнул дверцу. Колеса взвизгнули, впившись в асфальт, а Ганси и Ронан остались стоять друг возле друга на парковке, залитой странным тусклым светом. Неподалеку трижды пролаяла собака. Ронан коснулся мизинцем брови, чтобы проверить, не идет ли кровь. Но крови не было. Только вспухшая злая шишка.
– Разберемся, – сказал Ганси.
То, что сделал или безуспешно попытался сделать Ронан, вряд ли было легко поправимо, но Ганси твердо знал, что это надо исправить. Единственная причина, по которой Ронану позволялось жить на Монмутской фабрике, заключалась в том, что у него были приемлемые отметки.
– Как угодно, но не позволяй ему оказаться правым.
Ронан тихо сказал:
– Я хочу бросить школу.
– Еще год.
– Я не хочу терпеть еще год.
Он пинком забросил камушек под машину. Его голос не сделался громче, хотя ярости в нем, несомненно, прибавилось.
– Еще год – а потом я удавлюсь собственным галстуком? Я не политик, Ганси. И не банкир.
Ганси тоже не ощущал себя политиком или банкиром, но, тем не менее, школу ему бросать не хотелось. Боль в голосе Ронана означала, что в голосе Ганси ее не должно было быть. Ганси сказал:
– Окончи школу, а потом делай что хочешь.
Они унаследовали от своих отцов столько денег, что могли не работать, если не желали. Они были периферическими частями машины, называемой обществом, и на плечах Ронана это бремя лежало иначе, чем на плечах Ганси.
Вид у Ронана был злобный, но в нынешнем настроении он бы так выглядел при любом раскладе.
– Не знаю, чего я хочу. Я вообще, блин, не знаю, кто я такой.
Он залез в машину.
– Ты мне пообещал, – сказал Ганси сквозь открытое окно.
Ронан не смотрел на него.
– Помню.
– И не забывай.
Ронан захлопнул дверцу, и этот звук эхом разнесся по парковке – слишком громко, как всегда бывает в темноте. Ганси присоединился к Адаму, который стоял и наблюдал с безопасного расстояния. По сравнению с Ронаном, Адам был чистеньким и сдержанным. Воплощенное самообладание. Он откуда-то достал резиновый мячик с изображением Губки Боба и теперь задумчиво его подбрасывал.
– Я убедил их не вызывать полицию, – сказал Адам.
Он хорошо