Изобретатель смысла. Дмитрий Шатилов
поставляя рок-музыкантам хорьков, которым те прямо на сцене откусывали головы) засуетились, пытаясь спасти миллиард-другой. Курс валюты в те дни скакал, как бешеный, так что даже самые совершенные электронные табло сгорали, не успевая его отобразить, и некоторые банки вернулись к проверенной методике: вывесили доски со сменными цифрами. Я шёл по улице и увидел, как меняли цифры на одной из таких досок. Занимался этим мужичок лет пятидесяти, в забрызганном грязью пальто, а орудием труда ему служила обыкновенная палка – ей он и переставлял цифры. «Сегодня упал в цене гватемальский франк: потрудись исправить» – велела мужичку кассир. Неожиданно тот заупрямился. «А я хочу, чтобы франк стоил больше, чем доллар!», – сказал он. «Но президент потребовал…». «Плевал я на президента! Какой курс захочу, такой и будет!»
И он настоял на своём – в конце концов, у него была палка. Не знаю, что творилось в других отделениях банка, но на этой улице гватемальский франк стоил вдвое дороже доллара, что бы ни твердили финансисты в твидовых пиджаках.
К чему я рассказал эту историю? К тому, что в мире есть миллионы вещей, от которых зависит положение дел, и над которыми ни один человек – даже тот, кто полностью уверен в своих силах – не властен. Стоит ли в таком случае придавать значение занимаемому тобой месту и положению – непостоянным, изменчивым, зависящем от бесчисленного множества обстоятельств? Не лучше ли обратить свой взор на более важные вещи – например, на законы, управляющие миром? Впрочем, об этом намного раньше меня – и намного лучше – сказал Платон, которого напыщенность современных ему Афин смешила так же, как и меня сегодня – серьёзность и ограниченность людей, уверенных, что в мире есть место только стремлению упрочить своё положение, занять какое-либо место, примоститься хоть в уголке реальности.
«Главное – это устроиться в жизни» – говорили мне такие люди. «А что дальше?» – спрашивал я. – «Ведь Вселенная, пусть и конечна, но неисчерпаема». «А дальше», – отвечали мне, – «просто живи», и это «живи» звучало для меня, как смертный приговор.
Что это значит: «живи»? Как это? Для чего? До сегодняшнего дня я не знал. Теперь знаю. Но это «жить» для меня означает совсем иное, чем для моих непрошеных советчиков. Жить для меня значит делать всё возможное для познания мира и тех миллиардов вещей, что определяют жизнь человека. Вот почему я враг серьёзности, строгой, ограниченной серьёзности. Она – первый враг познания. А познание не предполагает уверенности, прочности, незыблемости – напротив, это вечное сомнение, вечный поиск.
Меня часто спрашивали: уверен ли я, что непременно буду счастлив – там, в других мирах?
Не знаю. Счастье – это не вопрос знания или незнания. Иногда я говорю себе «да», но чаще думаю, что покоя мне так и не увидеть. Более или менее ответить на этот вопрос могут только надежда или вера. И я верю – верю в то, что однажды, набравшись знаний, смогу устроить мир разумно и правильно, а вместе с тем – изживу, наконец, абсурд и бессмыслицу