Смотрю на Божий мир я исподлобья…. Игорь Губерман

      Я стараюсь отойти при умных спорах,

      в них опасная зараза вероятна:

      есть умы, от обаяния которых

      остаются на душе дурные пятна.

      Когда-то был я вольнодумец,

      свободой пылко восхищался,

      но стал печальник и угрюмец,

      когда с ней близко пообщался.

      Все в мире пьют покоя сок,

      не чувствуя беды,

      засунув головы в песок

      и выставив зады.

      Всё, что вытворяется над нами,

      было бы успешливо едва ли,

      если бы своими именами

      всё, что происходит, называли.

      Всегда жива надежда, что однажды

      к нам вылетит божественная птица,

      получит по заслугам Каин каждый

      и Авель каждый к жизни возвратится.

      Подпочвенные рокоты и гулы,

      сулящие губительные вспышки,

      нисколько не влияют на загулы,

      целебные для краткой передышки.

      Удачи и шедевры – не объекты

      для пламенной мыслительной игры,

      охотней полыхают интеллекты

      вокруг пустого места и дыры.

      Старанием умелых докторов

      от этой лихоманки я оправлюсь

      и сделаюсь физически здоров,

      а умственно и так себе я нравлюсь.

      Недуг меня уже подпортил малость:

      я чувствую, едва сойду с крыльца,

      движений унизительную вялость

      и слабую приветливость лица.

      Способствуя врачу по мере сил,

      в послушном разговоре о диете

      про выпивку я просто не спросил,

      чтоб, выпивши, не думать о запрете.

      Поэзия – коварная езда,

      я сборники порой листаю честно:

      порожние грохочут поезда,

      куда, зачем, откуда – неизвестно.

      Когда больные пятна запорошены

      снежком уже беспамятной зимы,

      сны снятся удивительно хорошие

      о том, насколько славно жили мы.

      Всё-таки друзья меня достали

      и сидят с уверенной ухмылкой:

      качеством закалки твёрже стали,

      мой характер – воск перед бутылкой.

      Дом, жена, достаток, дети,

      а печаль – от малости:

      в голове гуляет ветер,

      не пристойный старости.

      Как некогда в те годы заключения,

      когда в тюрьме стихи писал надменно,

      свидетель я иного злоключения,

      в котором – и герой одновременно.

      Когда нас косит века вероломство

      и время тапки белые обуть,

      сильнее в нас надежда на потомство,

      которое отыщет лучший путь.

      А что, скажи по сути, делал ты?

      Не скромничай, ведь это между нами.

      Я смыслы извлекал из пустоты

      и бережно окутывал словами.

      Становится тоскливо и ненастно,

      и жмутся по углам