Заговор русской принцессы. Евгений Сухов
умилением. И Софья Алексеевна не без злой ревности думала о том, что детей, нажитых от законной супружницы, он любил значительно больше. В какой-то момент ее лицо озарилось счастьем: «Вот если бы его супруга ушла в монастырь, вот тогда бы ничто не помешало нам быть вместе».
Софья Алексеевна вошла в Думу.
От прежнего местничества остались только длинные лавки, покрытые зеленым сукном, да большой трон, на котором прежде восседал Алексей Михайлович.
У решетчатого окошка, занавешенного бархатом, сидел Василий Васильевич Голицын.
Увидев вошедшею царевну, князь поднялся, покорно склонив голову в приветствии. Русского кафтана Василий Голицын не признавал, одевался в немецкие камзолы, которые очень шли к его худощавой подтянутой фигуре. Бороды тоже не носил, предпочитал усы – тоненькие, аккуратно подстриженные.
В комнату Софья Алексеевна ступила величаво, будто бы могучий корабль в гавань. Прошелестев тонкими шелками, присела рядышком с князем, мгновенно окутав его облаком благовония. Запершило у Василия Васильевича в носу, но ничего – удержался, не чихнул.
Некоторое время полюбовники сидели молчком, едва касаясь рукавами, не потому что нечего было сказать, а оттого, что складно на душе. Руки князя Василия Голицына успокоились на коленях. Ладони у него широкие, крепкие, красивые, на безымянном пальце – ненавистное обручальное колечко с изумрудом. Будто бы угадав мысли государыни, Василий Васильевич сжал пальцы в кулак, спрятав от взгляда Софьи кусочек золота.
– Свет мой батюшка, надежда моя, – протянула ласковым голосом Софья Алексеевна. – Я же тебя вчера ждала. Ты подумать обещал.
Пухлая рука государыни скользнула к ладони князя, а потом, словно устыдившись откровенности, остановилась, не добравшись до кончиков пальцев всего лишь на дюйм.
– Софья, мы уже говорили с тобой об этом, – устало протянул князь. – Не могу я оставить жену.
– Василий, – взмолилась царевна, – подумай, как мы бы с тобой жили счастливо, если бы были вместе...
– Мы с тобой и так вместе...
– Отправь ее в монастырь! А потом женись на мне. Государем всея Руси будешь!
– Не могу я супружницу отправить в монастырь. Пойми ты, Софья, жена она мне. Что люди на это скажут? А потом у нас ведь детишки подрастают, каково же им без матери будет?
Лицо государыни посуровело.
– А разве я тебе деток не нарожала? Разве они не твои?
Густые брови Софьи Алексеевны сомкнулись на переносице. Еще какую-то минуту назад она гляделась мягкой, как взбитая перина, и вот теперь черты разом погрубели, сделавшись почти мужскими. На выпуклых скулах проступили крупные родинки, заросшие черными неопрятными волосами.
Теперь понятно, почему челяди она внушала такой трепет. Смотреть на нее было страшно.
– Не о том ты говоришь, Софья, – покачал головой Василий Васильевич, стараясь сгладить неловкость.
– Чем же я тебе не люба?
– Люба ты мне, Софьюшка... Только ведь мы с Евдокией в церкви венчаны. Я клятву перед