Капкан на спонсора. Татьяна Полякова
влезла Женька. – Я тебе вот что скажу, Аркаша, пиши, пиши, а мы смотреть будем и, может, даже купим чего, не домой, конечно, нет. Но есть места, где твои картины выглядели бы просто… восхитительно.
– В психушке, что ли? – скривился Аркаша.
– И в психушке, и в вытрезвителе… Так что пиши, родной, пиши.
– Заметку в газету тиснешь? – хмыкнул он, нимало не печалясь.
– Само собой, а зачем я здесь?
– Только наркоманом не назови. Гавриленко в партию подался, забыл, как называется… короче, «голубых» и наркоманов там не жалуют…
– А кто вас жалует? – вздохнула Женька и добавила: – Я хорошо напишу. Я о творческих людях плохо писать не умею. Другое дело сказать в глаза: Аркаша, рисуй котов, а? Или собак. Хорошие животные, и для душевного здоровья много полезнее.
– Ага, котов… Кому нужны твои коты? Ладно, пойдем выпьем. Я тебя всегда уважал за прямоту.
– Может, зря мы его так? – минут через пятнадцать устыдилась я, сидя в буфете. – Может, он правда талант?
– Алкаш он… и псих. Но лучше пусть голые задницы рисует, обзывая их «вселенной», чем выходит с острым ножичком на ночную прогулку.
– А это ты к чему сказала? – насторожилась я.
– Много красного цвета. И внутренности на блюде… впечатляют. Ведь это все сотворить надо, хоть и на холсте. Кто ж знает, что за мысли бродят в его лысой башке?
– И вы здесь, Евгения Петровна? – прошептал вдруг кто-то. Мы дружно повернулись и узрели господина неопределенного возраста, с брюшком и усами. Пышную шевелюру украшала благородная седина. Глаза молодо поблескивали, рот был подвижен, причем до такой степени, что слегка подергивался, даже когда господин молчал.
– Андрей Васильевич, – кудахтнула Женька, прижав руку к груди, и закатила глазки, затем подняла бюст на максимально возможную высоту в глубочайшем вздохе и резко опустила его вниз. Андрей Васильевич одним глазом с интересом наблюдал за перемещениями Женькиного бюста, другим косил на меня.
– Давненько не виделись, – пропел он шепотом и лобызнул руку подружки, потом, растянув до ушей рот, сосредоточился на мне, то есть сграбастал мою ладонь и спросил: – А это, надо полагать, прекрасная Анна.
– Она, – выдохнула Женька, полностью перейдя на кудахтанье и лишившись от счастья лицезреть возле себя Андрея Васильевича возможности разговаривать нормально.
– Ага, – сказал он и приложился к моей ручке.
– Это Аполлонский Андрей Васильевич, – заторопилась Женька, дополнив кудахтанье мимикой и жестами (они выражали бурную радость, граничившую с восторгом). – Это Анна Асадова. И мы по чистой случайности захватили с собой рукопись. Я знаю, как вы заняты, но…
– Конечно, конечно… Я посмотрю. Не в моих правилах отказывать женщинам. – Тут они оба засмеялись, если уж быть точной – заржали, а я растянула рот до ушей, показывая, как мне с ними весело. – Ну что выставка? – спросил Аполлонский. – По-моему, полное дерьмо.
– Кто его знает, Анна говорит, вдруг он гений…
– Ну, Анечка, вы просто далеки