Искатель. Тана Френч
сейчас был с ним понежней, хоть ненадолго.
Он все же прихватывает бутылку “Джима Бима” на заднее крыльцо. Почему бы и нет. Даже если кто-то там в какой-то опасности, похоже, от Кела помощи хотят в последнюю очередь.
Не видит он причин, почему бы ему не сидеть тут и не размышлять о Донне, раз уж все равно облажался и позвонил ей. Времени на ностальгию у Кела никогда не было, но размышлять о Донне представляется иной раз важным занятием. Порой ему кажется, что Донна планомерно вымарывает у себя из памяти все хорошее, что между ними было, чтобы погрузиться в блестящую новенькую жизнь, не надрывая сердца. Если не сохранит эту память и Кел, все их хорошее исчезнет, будто и не случилось вообще.
Кел думает про то утро, когда они обнаружили, что у них будет Алисса. Яснее некуда помнит, какая Донна была в его объятиях: кожа горячей обыкновенного, словно некий мотор разгонялся на новых цилиндрах, ошеломительная сила ее тяготения и таинство внутри нее. Кел сидит на заднем крыльце, смотрит, как сереют от сумерек зеленые поля, слушает грустный и нежный голос Эммилу, выплывающий из-за двери, и пытается понять, как вообще получилось переместиться из того дня в этот.
7
Наутро Кел просыпается со все тем же нехорошим нутряным чувством. Последние пару лет на службе он с ним просыпался ежедневно – с этой плотной, скрученной в узлы уверенностью, что на него прет что-то скверное, что-то неотвратимое и неумолимое, как ураган или массовое убийство. Кел от этого делался дерганым, как салага, окружающие замечали и говнились на него за это. Когда ушла Донна, он решил, что вот она, бомба, которую он ожидал. Да вот только чувство у него в потрохах никуда не девалось – громоздкое и хмурое, как и прежде. И тогда он решил, что дело, должно быть, в его среднем возрасте и в опасностях службы, что наконец догнали его с неким новым осознанием смертности человеческой, но, даже подав заявление и уволившись, он с этим чувством не расстался. Оно лишь начало ослаблять хватку, когда он подписал бумаги на это место, и окончательно отпустило, когда прошел по некошеной траве к облупленной входной двери. И вот опять оно, словно чувству этому понадобилось некоторое время, чтобы вынюхать Кела за много миль и настигнуть.
Он справляется с этим так же, как и прежде на службе, – пытается уморить себя работой. После завтрака берется красить гостиную – ожесточенно и быстро, изо всех сил, охота ему или нет. Помогает оно как и прежде, то есть не очень-то, но он хотя бы попутно нафигачил чего-то дельного. К ужину на загрунтованные стены почти везде нанесен первый слой краски. Кел по-прежнему пуглив, как дикий конь. День ветрен, а это значит, что и внутри, и снаружи, и в печной трубе уйма звуков, и Кел дергается при каждом, хотя понимает, что это всего лишь листья и оконные рамы. А может, и малой. Кел жалеет, что мамаша малого не решила отправить его в военную школу сразу же, как только тот начал от учебы отлынивать.
Дни укорачиваются. Когда Кел шабашит, уже стемнело – это беспокойная, шквалистая тьма, из-за нее замысел выгулять остатки того чувства кажется гораздо менее привлекательным. Кел ест гамбургер и пытается укрепить в себе решимость, и