«Постояльцы черных списков». Петр Альшевский
что я выходил покурить? стоял, разминал сигарету, чтобы она получше тянулась, но тут поднялся ветер и табак полетел мне в глаза. Но, если бы я все же закурил, в глаза бы мне полетели уже искры: не из глаз, а в глаза – с Богом, с Богом, расходитесь по палатам, пишите письма замурованному в китайской стене диссиденту и не ищите золотую рыбку на лежащей на мангале решетке.
Историю о главвраче, о совести его разума, Михаил Кульчицкий услышал на одной из лекций в Политехническом музее. Ее читал мягко улыбающийся копт в заляпанном елеем ватнике; ничей алтарь не осквернен, Михаил «Вальмон» не нюхает спирито-клей и не опускается до неуместной доблести, но, пропуская вперед кричавшего на него мужчину, Кульцицкий все-таки немного огрызнулся.
– Хам, – тихо сказал он.
Михаила услышали – схватив за грудки, закачали и вроде бы намереваются прибить: гореть бы тебе в печи философов, уставиться бы на картину Гогена «Дух мертвых бодрствует», моя дружина не несется по небу ко мне на помощь; Михаил «Вальмон» спешит объясниться: хам – это не оскорбление, сбивчиво сказал он, а имя одного из трех сыновей Ноя. Я один из сыновей социолога Кульчицкого, он сын Ноя и он вошел в анналы тем, что надсмеялся над наготой своего отца. Вы же отпустите меня, мужчина, не берите грех на душу: она у вас еще юная, пощадите ее, малютку, не бейте меня, а?
Animale rationale, разумное животное к нему внимательно прислушивается, но практически ничего не понимает. Чьи-то дети, чья-то нагота, не понимает он этого: сложил в кулак толстые пальцы и выразительно замахнулся.
Михаил Кульчицкий также времени даром не терял – закрыл глаза, приготовился, тут его и ударили. В область лица.
«Вальмон» так и предполагал.
– Я, – сказал он с земли, – старался втолковать своей жене, что ощущаю себя пленкой, которую она засветила. Засветила для других… Но там ей все припомнится: и ей, и вам, и Гогену; каждую клетку изучат и к делу подошьют, там у них такое дознание… Больше избивать не будете?
– Хватит с тебя, лошака.
– Слова не мальчика, но мужа, – пробормотал Михаил.
– Чего?!
– Ничего, ничего…
Тело не само по себе. Михаилу «Вальмону» Кульчицкому не хочется еще раз в лоб.
Седов ловит языком чуть-чуть дождя и жадно смотрит на пролетающие над ним гусиные косяки; Антон «Бурлак» дальновидно молится, чтобы Всевышний не уменьшил количество избранных в нашем мире: стена огня, меня за ней не видно, сколько вам жареных сверчков? пол-фунта хватит? сделай мне одолжение, Господи – запрети какое-то время о Тебе вспоминать.
У Антона Евгленова, только летом 2002-го заметившего, что майки с Че Геварой, носят и домушники, и педрилы, умирает его богемная тетка: еще не сейчас, но с предчувствием, что умирает; для Антона Евгленова его тетка человек не посторонний. Он ей очень многим обязан. Хотя бы тем, что она научила «Бурлака» декантировать красное вино; перельет, бывало, в графин