Последний трамвай. Дмитрий Зотиков
– буду искать себе другого механика-водителя. А Хершеля – под трибунал.
Каждый "Тигр" обходится Фатерлянду в миллион рейхсмарок . Шестьдесят три тонны, спокойно развивающие сорок пять километров по шоссе и двадцать по пересеченной местности, семьсот лошадиных сил, четыре карбюратора, пятьсот тридцать литров топливных баков – и все это отдать в руки студенту-недоучке из Нюрнберга.
Все героя из себя корчил. Герои на этой войне погибают первыми. Героев в экипаж брать нельзя. Пусть они в пехоте врукопашную с иванами дерутся. В танке должны воевать спокойные и рассудительные. Особенно сейчас, в конце августа 43-го, когда русские прижали нашу 8-ю армию в Харькове. И меня, командира Т-VI Вальтера Хорна, этот факт весьма беспокоит. Когда мы вошли в Россию на чешской пукалке 38-т с 37-мм орудием с двумя пулеметами и когда пересели на Т-IV с 75-мм пушкой, я радовался жизни и считал дни до победы. А еще мне очень нравилась черная форма и рассказы дома во время отпуска о героических подвигах немецких солдат и о трусливых иванах, сдающихся в плен при одном виде наших танков.
Сейчас в армии есть и "Тигры", и "Пантеры", и шестиствольные реактивные минометы, а мы отступаем. Впрочем, долой сомнения. Я солдат и должен выполнять приказы. Сейчас самое главное – дождаться темноты и не подпустить русских к танку. Вот и наши уже показались. Судя по номеру, машина моего друга Отто Штайнера идет на помощь. Он заводит буксир и вытаскивает нас из злополучной воронки. "Тигры" отходят на безопасное расстояние. Отто открывает люк командирской башни, высовывается по пояс и кричит:
– Вальтер, ты не видел мои очки? Мне надо срочно оплатить счета за квартиру. И хватит спать, скоро к нам придут Кнобельсдорфы.
Я открываю глаза и вижу Марту, склонившуюся надо мной.
– Тебе опять снится все тот же сон? – устало спрашивает она, поправляя плед.
– Да, – киваю я головой и снова засыпаю.
Из "Тигра" вываливается экипаж и падает на пожелтевшую от жары и гари траву. Я подхожу к Хершелю и бью его кулаком по худому, заблеванному лицу. Все отворачиваются, делая вид, что ничего не замечают.
– Вальтер, если ты не встанешь, то будешь принимать гостей в постели. Кнобельсдорфы уже звонили. Они будут с минуты на минуту. Тебе все-таки надо обратиться к психиатру. Этот сон тебя доконает. Надо же умудриться тридцать лет видеть одно и то же.
Тридцать лет, из них десять в России. Пермская область, поселок Родимовка. Лесозаготовки и фройлен Люба из столовой. Три года войны, десять плена, двадцать лет в бундесвере. Жизнь прожита. Но сейчас к нам идут Кнобельсдорфы. Надо просыпаться.
Вилли Кнобельсдорф – командир нашего батальона. Мы верили в него, как в Бога, еще в сорок первом получившем из рук фюрера рыцарский крест с дубовыми листьями.
– Все спишь. Все видишь Хершеля. Кстати, откуда взялся керосин в танке? Ведь это было строжайше запрещено.
– На войне много что запрещено. Керосином мы заправляли лампы для освещения блиндажа. Когда Хершеля расстреляли по приговору военного трибунала, я взял нового